– Что это? – спросил я.
Он посмотрел через плечо:
– Это пазл. Но он не завершен.
– А если он не завершен, зачем вы сунули его в рамку?
Он улыбнулся:
– Видишь ли, это лучший способ вызвать людей на разговор. Вот ты пришел сюда ко мне, весь такой угрюмый, на вопросы не хочешь отвечать. А потом – бац! – и видишь этот пазл, и тебе интересно, почему он там висит, ты задаешь вопросы, мы начинаем разговор.
– И это работает?
Он улыбается:
– Ну, с тобой же сейчас сработало.
Эта «шутка», по его замыслу, должна «растопить лед» между нами; он делает паузу, ожидая, что я улыбнусь, но я упрямо прячу эмоции. Я живу на этом свете достаточно, тринадцать долгих лет, и уже успел понять: взрослым плевать на то, какой ты есть там, внутри, это неважно, – главное, чтобы ты был объясним.
Взрослые – вообще странный народ: они приручили электричество, победили чуму и покорили космос, но так и не научились понимать собственных детей.
Хотите мое мнение? Психология – никакая не наука. И уж тем более – не медицина. Психолог – никакой не врач, он дрессировщик тараканов. Его цель – не вылечить вас, совсем нет, его цель – заставить тараканов в вашей голове прыгать сквозь горящий обруч его теории. Вот и все.
Итак, мы молчим. Мозгоправ снова берет в руки книгу. Я слегка подаюсь вперед и щурюсь, стараясь разглядеть имя автора.
– Любишь читать? – спрашивает он.
Я откидываюсь назад.
– Читать? Не-е. Ну, только комиксы.
Он улыбается – думает, что видит меня насквозь.
– Почему комиксы?
– Книги – это скучно. Картинок мало, и вообще.
– Хм… но эту-то книгу ты наверняка читал.
Он показывает обложку: «Портрет Дориана Грея» Оскар Уайльд.
– Не-а. Не читал.
– Ну как же? Ты ведь знаешь, кто такой Оскар Уайльд?
– Я знаю, что он был педиком. А читать книгу педика – это как-то… – Я поводил в воздухе ладонью, пытаясь выдать свой жест за проявление косноязычия и гомофобии одновременно.
– Секундочку. – Он открывает ящик стола, достает тонкую картонную папку и несколько секунд водит пальцем по строчкам. – Вот. Две недели назад тебя выгнали с урока русского языка, верно?
– Угу.
– За что?
Я молчу.
– Ты переписывался с соседом по парте. Но, судя по всему, – он достает мою записку, – ты писал не на русском языке. Я долго сидел над этой запиской. Это шифр. – Он улыбается. – Я тоже в детстве любил шифры. И знаешь что? Я тут немного «поколдовал», – он смотрит прямо мне в глаза, – и нашел ключ. Это было несложно. Метод подмены взломать проще всего, начинаешь с союзов, потом ищешь гласные – а, о, е, – находишь зависимость, связь и вуаля! Смотри, твой друг, Александр Грек написал тебе: «Наша Пианина Петровна с каждым днем все моложе и моложе. Что-то с ней не так».
Он поднял на меня глаза. В груди у меня гулко стучало – я не могу поверить! Он взломал наш шифр!
– И что ты написал ему в ответ?
– Не помню.
– Это не страшно. У меня есть следующая записка, вот она, ее я тоже расшифровал. Ты написал: «Я почти уверен, что у нее дома на чердаке хранится портрет, который стареет и покрывается морщинами вместо нее».
Минуту мы молча смотрим друг на друга.
– Ты знаешь, что такое «аллюзия»?
– Ну, это когда… когда… эммм… обман зрения.
– Нет, это иллюзия. А аллюзия – это то, что ты использовал в своей записке.
Я не реагирую. Мозгоправ секунду смотрит на меня, потом подается вперед и говорит:
– Я проверил твою библиотечную карточку: на прошлой неделе ты взял Марка Твена. А до этого – Айзека Азимова. И только не надо говорить, что ты подкладываешь книги под ножку парты, чтобы не качалась. Я тебе вот что скажу: самый верный способ быть обманутым – считать себя умнее других. Ты ведь понимаешь, почему ты здесь?
Пауза.
– Да.
– И почему же?
Я молчу.
– Почему ты напал на Тимура Головню?
Я молчу.
– Вообще, драки между мальчишками – дело обычное. Но ты нанес ему серьезные травмы, понимаешь? Чуть ухо не оторвал.
Я молчу.
– У тебя раньше случались приступы ярости?
Я молчу.
– Это довольно серьезно. Ко мне в кабинет обычно попадают дети с психическими отклонениями, из тяжелых семей. Но ты, – он положил ладонь на папку с моим делом, – явно не один из них. Поэтому я и хочу узнать, почему ты атаковал одноклассника?
«Атаковал»? Что это еще за слово? Никто не говорит «атаковал», когда речь идет о драке.
– Почему ты ухмыляешься?
– Вы сказали «атаковал». Так никто не говорит.
– Да? А как говорят?
– Врезал, втащил, отметелил. «Атаковал» – это какой-то военный термин.
– Хорошо, я перефразирую: за что ты отметелил одноклассника? За что ты втащил ему?
Я смотрю на часы, потом – на мозгоправа.
– Сколько мне тут еще сидеть?
– Хочешь уйти? Иди.
Он брезгливо машет рукой в сторону двери и берется за книгу. Прочитав страницу, он поднимает на меня взгляд:
– Ты еще здесь? Я думал, ты хочешь уйти. Дверь там – прямоугольная, коричневая. Не промахнешься.
Я облизнул губы. Его поведение, манера выражаться и полное отсутствие интереса ко мне – все это не вязалось с моими представлениями о психологах.
Проходит еще минута.
– Моей маме уже позвонили, да?
Он вновь откладывает книгу.
– Ты так, мммм, «отметелил», – изображает кавычки пальцами, – одноклассника, что его пришлось везти в больницу. Как ты думаешь, мы позвонили твоей маме или нет?
Я вздыхаю. Я хочу начать говорить, хочу рассказать ему все, меня тошнит, слова рвутся из меня, как блевотина. Но я молчу.
– А как это вообще работает?
– Что именно?
– Как вы обычно определяете, болен человек или нет? Вот, например, если человек ничего не чувствует, это нормально?
– В смысле – «ничего не чувствует»?
– Ну… у меня был друг… Женька. Я считал его самым мирным и уравновешенным человеком на свете – он ни разу в жизни не дрался и, кажется, даже голос никогда не повышал. Однажды мы сбежали с урока математики, чтобы сходить в видеосалон: показывали «Чужого». Это такой монстр в космосе…
– Да-да, я знаю.
– …угу, так вот. Мы выгребли из карманов мелочь, наскребли на два билета и направились к остановке. Мы проходили мимо кафетерия, когда раздался взрыв – что-то бухнуло, знаете, как будто лопнул большой воздушный шар,
