Вот он, мой шанс!
Я рванул в ближайший проход между стеллажами – и тут же споткнулся обо что-то мягкое. Раздался девичий крик. Секунды две я провел в состоянии свободного падения, пока не приземлился на живот и не впечатался подбородком в паркет.
– Ты чертов дебил! Твою мать!
Нижняя челюсть болела как после нокдауна, я перевернулся на спину и приподнялся на локтях. Очки с меня слетели, я не мог их найти и потому видел лишь силуэт. Девушка сидела на полу, шипела от боли и растирала лодыжку.
– Ссссс. Ты мне на ногу наступил, мудила!
– Молодые люди! – Голос библиотекарши. – Вы что себе позволяете?
– Он на меня наступил!
Библиотекарша подошла к девушке и помогла подняться.
– Оля, я же говорила тебе: не сиди на полу, это плохо кончится.
Вот так я познакомился с будущей женой – случайно наступил на нее в библиотеке, пока, эммм, «пытался познакомиться» с другой девушкой.
Впрочем, нет, вру: на самом деле настоящее наше знакомство случилось чуть позже. На вечеринке, организованной Греком. Да, не удивляйтесь, Грек иногда организовывал вечеринки – опять же с чисто научными целями: например, каждый приглашенный должен был привести с собой друга (или подругу), фамилия которого обозначает какой-нибудь цвет или профессию.
– Зачем тебе это? – спрашивал я.
– Много будешь знать – состаришься, – отвечал Грек.
– Я и так состарюсь. Мы все состаримся.
– Ох, да ты, я вижу, пессимист.
Вот так, на этой странной вечеринке – под завязку набитой Шварцами, Звонаревыми, Беловыми, Зелениными, Кузнецовыми и Синявскими, – мы с ней и столкнулись. Ее фамилия была Краснова.
– Как твоя нога? – спросил я.
– Ничего. Пинка дать смогу. – Она жевала жвачку и, щурясь, разглядывала меня. Потом вдруг спросила: – Слушай, так это ты – тот самый чувак, который не знает, какая у него группа крови?
– Эээ?
– Прости. Просто Грек именно так тебя описал: «У меня есть друг, который не знает, какая у него группа крови, я думаю, вам надо познакомиться».
Я засмеялся так, что чуть не опрокинул на себя стакан с сидром.
– Подожди-подожди, – сказала она. – Это еще не все. Эту фразу он выдал в ответ на вопрос: «Эй, Грек, у тебя нет на примете человека, который помог бы мне с журналом?»
Вот так я узнал, что она – редактор студенческого журнала и ей нужен кто-то, кто мог бы переводить с английского и немецкого статьи иностранных изданий. Мы ушли с вечеринки и всю ночь гуляли по территории университета. Я смог наконец рассмотреть ее получше: длинные черные волосы, восточные черты лица, очки с маленькими круглыми линзами. Был конец сентября, темнело и холодало очень быстро, но она все еще ходила в майке с короткими рукавами. На предплечьях – татуировки: рисунки Мариуса Эшера («Следы буйной молодости. Очень жалею теперь об этом, даже платье не наденешь, сразу все пялятся на татухи»).
– Я хочу посвятить следующий номер журнала проблеме абортов, – сказала она, когда мы возвращались в общежитие. – И мне нужна будет помощь со сбором информации.
Я засмеялся. Она искоса посмотрела на меня.
– Что?
– Да так, я просто подумал сейчас: если бы мы поженились, и у нас появились дети, и они спросили бы, как мы познакомились, я бы ответил: «Ну, сначала я наступил на вашу маму в библиотеке, а потом мы вместе написали статью про аборты».
Она улыбнулась:
– Ага, а я скажу им: «А еще, когда мы познакомились, ваш отец даже не знал, какая у него группа крови».
Мы зашли в кафе, сели за столик – и постепенно наша первая встреча переросла в свидание. Это вышло спонтанно, оказалось, нам действительно интересно друг с другом. Я узнал, что ее настоящее имя «Олам» – таджикское слово, означает «ночь». А Олей она стала здесь, переехав в Москву, потому что «так проще».
Вот так все и сложилось: через две недели мы уже были парой, и я помогал ей готовить материалы для выпуска номера студенческого журнала: искал в интернете научные статьи, посвященные развитию эмбриона в матке, переводил их. Она за это время успела взять интервью у акушера-гинеколога и опросить целую кучу людей. К нам даже подключился Грек; узнав о том, что я перевожу статьи для студенческого журнала, он сказал:
– О, я тоже хочу.
– Ты?
– Вообще-т я на журфаке учусь, забыл?
Журнал наш назывался «Кактус». Редакция («редакция») располагалась в подвале второго корпуса, в типографии, где стояли огромные ксероксы. Студенты приходили сюда, чтобы сделать ксерокопии нужных страниц из пособий, учебников или тетрадок с конспектами лекций. Вечером, после шести, когда поток желающих сделать ксерокопию иссякал, мы приходили сюда и обсуждали верстку и наполнение полос. По сути, Оля была единственным постоянным сотрудником, другие студенты надолго здесь не задерживались – работа в «Кактусе» требовала слишком много времени и сил.
Тот самый, октябрьский, номер наделал много шума. Дирекция института была недовольна выбранной темой и ее, по их мнению, «однобоким» и «слишком либеральным» (sic!) толкованием. Олю даже вызывали на беседу с деканом.
Мы с Греком ждали ее в редакции. Дело близилось к вечеру, коридоры института опустели, огромные ксерокс-машины молчали, они уже остыли, но в воздухе все еще витал характерный запах – что-то похожее на запах разогретых, горячих чернил и офсетной печати. Когда она вошла, мы молча посмотрели на нее. Оля щелкнула языком, раздался характерный звон – сережка у нее в языке ударилась о зубы. Она любила так делать.
– Декан сказал, что в нашей газете недостаточно «просвещающих» и «остросоциальных» тем.
– Это как понимать?
– Мы должны написать статью, ммм, о пользе воздержания.
Пару минут мы все подавленно молчали. Первая же попытка сделать что-то самобытное – и тут же давление «сверху». По сути, «Кактус» целиком принадлежал университету: мы пользовались университетской типографией, редакция наша располагалась там же, в подвале второго корпуса, и мы прекрасно понимали, что не можем проигнорировать «пожелание» деканата.
– Да ладно, чего вы раскисли-то? – спросила Оля. – Это проверка. Они просто хотят посмотреть на нашу реакцию. Я ведь с журфака, я должна уметь обходить цензуру. И делать это изящно. Я спрашивала у ребят, которые раньше занимались изданием «Кактуса». Они говорят, это обычная практика, прошлый декан очень любил так делать: как только газета начинала набирать популярность, он вызывал главного редактора и высказывал свое «скромное пожелание» о том, что «хочет видеть «Кактус» более оптимистичным и нравственно направленным». Это у них, – она показала пальцем в потолок, – игра такая. Подбрасывают нам задачки и потом ржут, наблюдая за тем, как мы пытаемся выполнить приказ и одновременно не потерять лицо.
– То есть это вроде как экзамен на знание эзопова языка?
Она кивнула.
– Ну что, господа, есть у вас какие-нибудь предложения?
Грек постучал карандашом себе по лбу, потом убрал карандаш
