Мэзер думал, что знает, что такое темнота. В Ранийских прериях, когда в безлунные ночи они разжигали костры, это слово обрело для него новое значение. Он помнил, как стоял на границе лагеря, с трудом перебарывая неприятное ощущение: ему казалось, что он ослеп и при этом окружен со всех сторон. Враг мог быть прямо у него под носом, но он не видел его, как бы ни вглядывался во тьму. Вот чего он боялся больше всего – не заметить угрожающей опасности. Так было с Мирой.
Мэзер вскочил на ноги с клинками в обеих руках, вслушиваясь в окружающую темноту. Мысли о Мире побуждали немедленно действовать. Да, так было с Мирой. Даже лежа с ней ночью, даже целуя и обнимая ее, он не видел угрожающей ей опасности. Он не мог ее защитить. Он не мог ее защитить.
Мэзер взрезал клинками темноту, пытаясь убить невидимого врага.
– Проклятье! – закричал он, ударившись о стену плечом. – Проклятье!
Развернулся и мазнул клинками по воздуху. По нему градом лился пот.
Если он не выберется отсюда, то не сможет ее защитить. Она отправится на следующее испытание с Уильямом, и он позволит ей умереть. Мира найдет свою погибель в руках врага, которого Мэзер не видит, который притаился во тьме и алчно ждет ее, желая уничтожить самую лучшую часть его жизни.
– Нет! – Один из клинков зацепился за стену, выпал из его руки и со стуком исчез в темноте. Мышцы ныли, в горле пересохло от жажды, и Мэзер привалился к стене, упершись лбом в грязный камень.
Нет. Она не умрет. Она не умрет. Он спасет ее. Выберется отсюда… проклятье, он обязательно выберется отсюда…
Мэзер опустился, ударившись коленями об пол. Он не ощущал такой беспомощности, даже когда Миру схватил Ирод. Что-то в этом месте, в этой тьме, в угрозе потерять Миру обострило все его чувства, страхи и сомнения. Его раздирал гнев. Ему хотелось рвать и метать.
«Ты не отличаешься смирением», – раздался голос.
Мэзер выдохнул, и покрывающая его лицо пыль взлетела облачком.
«Это испытание на смирение. Ты не отличаешься смирением».
– Мира! – Он поднялся и заковылял вперед. – Мира…
Остановился.
Это не Мира… Она сказала ему эти слова перед тем, как они разделились. Мэзер сделал несколько успокаивающих вдохов. У него галлюцинации? Испытание на смирение. Лабиринт задуман так, чтобы к магическому источнику вышли только достойные. Смириться – значит осознать свою слабость и признать… поражение. Инстинктивная реакция на подобную мысль: «Никогда!» Признать, что он на что-то не способен, особенно когда дело касается Миры – это пойти против самого себя, своей сути. Нет… он придумает, как отсюда выбраться. Он найдет другой путь. Он спасет Миру. Мэзер опять упал на колени, уронив руки. Смирение.
– Я не могу… – начал он решительно. Но он мог. Если бы он старался усерднее, если бы мог забраться на эти треклятые стены. Если бы, если бы, если бы…
Если признать, что он не способен пройти этот лабиринт, то в чем еще придется признаться?
Я не в силах спасти ее.
Знаю, что не в силах.
Я буду беспомощно стоять и смотреть, как Мира идет на смерть.
И она умрет.
Мэзер согнулся, уткнувшись лбом в колени. Это испытание мутит его разум. Ему просто нужно выбраться. Он выберется и… Мира все равно умрет.
– Я не могу пройти этот лабиринт, – выплюнул он. Его пожирала ярость.
Ничего не произошло. Мэзер выпрямился и уставился злобным взглядом во тьму. Магия чувствовала, что у него на душе. Он должен быть искренним. Ладно. Может, он и не в силах спасти Миру, но он не позволит ей умереть в одиночестве. Мэзер сглотнул и с трудом заставил губы шевелиться. Каждое произносимое им слово срывалось с языка искренне и покорно.
– Я не могу пройти лабиринт.
Земля задрожала, дохнуло прохладным воздухом. Напряжение оставило Мэзера, стоило ему увидеть образовавшийся в стене проход.
Просачивающийся в лабиринт слабый свет казался ярким после кромешной тьмы. Мэзер вскочил на ноги и кинулся к нему.
– Мира! – закричал он. – Уильям…
Их имена громким эхом вернулись к нему, отразившись от гладких стен каменного зала. Мэзер огляделся, привыкая к режущему глаза свету. Выложенные на полу белой и черной плиткой квадраты образуют идеальный прямоугольник, обрамленный белыми колоннами. Потолка… нет. Колоны тянутся и тянутся вверх, пропадая в облаке яркого белого света.
Мэзер инстинктивно выхватил кинжал и висящий на спине меч. Повернулся и вскинул клинки, собираясь кинуться на врага, которого наконец видел. И то, что он видел, никак не укладывалось в его голове.
В зале находилось три человека. Одним из них была Мира – вся в пыли, но целая и невредимая. Другим – Уильям. Безоружный, он стоял с таким выражением лица, которое Мэзер не мог понять… Пока не узнал последнего человека.
Он видел однажды ее изображение. Уильям нашел несколько книг по истории Винтера, и в одной из них был портрет этой хрупкой красивой женщины с длинными белыми волосами и безмятежным взглядом. Мэзер при любом удобном случае рассматривал ее портрет, отчаянно желая почувствовать связь с женщиной, которую в то время считал своей матерью.
Теперь это изображение ожило, и Мэзер обнаружил, что ошарашенно уставился на королеву Ханну Динам.
– Вы достигли конца лабиринта, – улыбаясь, произнесла Ханна. – Вы многое преодолели.
33
Кэридвен
Чем ближе Кэридвен приближалась к вентраллианской королеве, тем тише становилось все вокруг. Словно все остальные чувства обострились, а слух наоборот ослаб. Она слышала лишь стук собственного сердца, бьющегося в такт шагам. Рукояти ножей впились в ладони. Прохлада Отема резко сменилась ледяным воздухом Винтера. Тело обволокло холодом, легкие обожгло.
Война.
Отемнианские, саммерианские и якимианские армии бежали вместе с ней, и
