Ударил Хотен коленями в бока верного Яхонта, и тот, молодецки заржав, пустился к усадьбе. На полдороге встретил их Радко, выехавший навстречу.
– Здорово, друг Хотен, – пророкотал Радко. Не понять, то ли поседел он как лунь, то ли вконец заиндевел. – Прикажи своему холопу, чтобы впустил. Не ровен час…
– Да, да… – и Хотен прокричал Хмырю, срывая на морозе голос, чтобы отворял ворота, и засипел. – Здравствуй, старый друже…
Не сходя с коней, приятели обнялись, обдавая друг друга клубами пара, и трижды поцеловались. Во двор въехали вместе. Хотен отдал распоряжения Хмырю и Анчутке, показал дружинникам, где конюшня и сенник, спешился и лично проверил, заперты ли снова ворота.
Тут на крыльце явилась Любава в лучшей своей шубке и, как это ни удивительно, нарумяненная.
– Что тут за гвалт, муженек? – пропела. – Разбойники напали? Ребеночка разбудите…
– Вот и иди к Баженке, присмотри за малым, – прикрикнул Хотен и повернулся к ней спиною. – Не бабьего ума дело.
Бухнула дверь, а Радко разразился хриплым смехом:
– Держишь, значит, женку в ежовых рукавицах? Ну, молодцом, Хотенко…
О деле, а оно действительно оказалось не бабьего ума – здесь Хотен как в воду глядел – старый децкий заговорил только тогда, когда кони были устроены в конюшне и напоены подогретой водой, накормленные дружинники храпели уже в жарко натопленной горнице, а гость и хозяин уединились в светелке Хотена, с собою имея по кружке пива и закуску на блюде. Хотен принес также охапку лучин и горящую лучину. Эту вставил в светец.
Впрочем, сначала Радко огляделся и безразличным тоном осведомился:
– Один, я так понимаю, здесь спишь? Женка твоя нам не помешает ли?
– Один, один – дом большой, покоев хватает. Я тебя здесь и спать уложу, а себе найду место. Давай, Радко, не томи, рассказывай!
Шумно отхлебнув из кружки, Радко скучно выговорил:
– Да не имеется особенно чего рассказывать. Дела у нас неважнецкие. То наступаем, то отступаем, а то и просто улепетываем… Что на моем киевском подворье делается, не ведаешь ли?
– И не знаю я, друг ты мой Радко, где твое подворье, – сам удивляясь своему незнанию, заявил Хотен, – ведь не довелось мне побывать дома у тебя.
– Да все дела, дела… Некогда было и друга в гости пригласить. А как здорово мы подготовились к отступлению тем летом, когда был убит Игорь Ольгович! Помнишь, когда весть пронеслась, что князь наш Изяслав захвачен в полон? Возы увязаны, на возах лучшее добро, жена и детишки готовы к поездке. А когда пришлось нам уступить Киев суздальскому пришлецу, я как раз ездил с послом к половцам в степь. Князь Изяслав собрал семью, да и поехал себе в свой Владимир, а с моего подворья челядь разбежалась. Жена моя с дочерьми кое-как запрягли хромую клячонку (остаток коней моих соседи-кивляне увели) и, в чем были, выехали из города, а Юрий стоял уже под Михайловским монастырем. Когда мы прошлой осенью выгнали Юрия из Киева (жаль, на неделю только!), я отпросился у князя разобраться, что у меня во дворе делается…
«И чтобы мне о том рассказать, ты в такой мороз, голодных волков и неприятельских разъездов не испугавшись, проскакал сотни верст? Да ни за что не поверю!» – подумал Хотен, у которого глаза уже слипались после зимней охоты. А вслух протянул:
– Да уж, у хозяина по своему добру завсегда сердце щемит…
– Что ж, теперь и ты сие понимаешь, – Радко вздохнул так, что не знающий его мог бы подумать, что свой двор для этого рубаки дороже всех сокровищ сказочной Индии. – Видать, Хотенушка, кончилось твое веселое время, когда тебе все было трын-трава. Я тут осмотрелся немного: добрая у тебя усадьба, и хозяйская рука видна. А тогда мне доброхоты уже донесли, что двор мой забрал Юрьев тысяцкий Судислав, чтоб его подняло – да об землю! Сам, мол, там не живет, токмо конюшней пользуется, а в тереме моем поселил конюхов. Я, грешным делом, думал, что в отместку прихвачу на конюшне Судиславовых коней – где там! Пусто в конюшне, один навоз. И конюхи сбежали, только их прогнившие кожухи в тереме воняют. Я меч в ножны, плеть в руку, и давай по ворам-соседям – а они уже все разбежались, только у Грузила в избе младенец брошенный орет. Вот ведь народ: лошадей и скот свой отогнали, а младенчика забыли! Я взбеленился и готов был уже их дворы зажечь, да жаль мне стало города Киева. Ветер дул такой, восточный – как раз вся Гора и выгорела бы. Пожалел.
– Да, недолго вы тогда в Киеве-то попировали…
– А отступать пришлось так просто смешно. Как раз ко князю Изяславу из Вышгорода его дядя приехал, придурковатый (прости, Господи!) князь Вячеслав Владимирович, и засел на Ярославовом дворище. Понятно, что власть делить. А тут и Изяслав с нами прискакал в Киев: пришлось убегать нам от Володимирки Галицкого, потому что киевские полки побоялись его большого войска и ушли в Киев. Сели князья во дворце на верху обедать, а для нас, дружинников, столы накрыты рядом, в гриднице. Слышим, музыканты смешались и вовсе замолчали, а князь Вячеслав кричит: «Господи, помилуй!» Я меч выхватил – и туда. Смотрю, а там все из-за стола вскочили и уставились на Днепр. И я к окошку, еле протиснулся. Днепр аж зачернелся весь: одни насады и челноки пустыми на тот берег гребут, а другие, набитые гридьбой, словно печь пирогами, уже к нам плывут. Ясное дело, киевляне переправу устроили для Юрия, который Долгорукий, а он свое войско переправляет. Вячеслав побледнел весь, трясется, выкрикивает: «Поедем, поедем! Не наш теперь час!»
– Никак этот престарелый Мономахович не угомонится, – заявил Хотен. – Труслив, неудачлив, а все лезет на киевский золотой стол. Зачем твой князь со старинушкой водится, трудно мне понять…
– А затем, – важно пояснил децкий, – что он старший из живых сыновей Владимира Мономаха и прав на киевский стол у него побольше, чем у прочих. Главное же, дружина у него добрая и тысяцкий, Воислав Мишинич, тямущий. Да… Перетрухал тогда, конечно, дедушка. А наш Изяслав вернулся к столу, отхлебнул из кубка, закусил икоркой, облизал ложку, положил ее на стол и говорит весело: «Да, дядя, этих гостей мы с тобой не приглашали. Доедим, допьем – да и по коням. Пора нам с тобою и уделы наши навестить». Потом приказал нам собраться на Дорогожичах, и в сумерках мы уже выступили. Гнались за нами два князька, Святослав Всеволодович с Борисом Юрьевичем, да не
