– Чего отпускаешь, отче святый? – зазвенела девчонка изумленно.
– Отец митрополит дозволяет тебе, Прилеп, – Хотен невольно усмехнулся, – выматерить и даже руку отрубить у наглеца, буде станет таковый к его книгам, что во вьюках, протягивать руки.
Рассвет застал их, когда до Киева оставалось рукой подать. На мосту через Лыбедь не оказалось охраны, и сие Радко и Хотен, не сговариваясь, согласно сочли добрым предзнаменованием. Проскочили через полусонное сельцо Предславино, дружно перекрестились на крест церквушки, торчащей перед крепостью. Места пошли знакомые, вдоль и поперек тут все было изъезжено Хотеном-охотником. Спал бы сейчас спокойно, если бы не уехал тогда с Радко. Привалился бы к теплому боку жены, досматривая сон о Несмеяне. Теперь проезжали они напротив Кловской крепости, поставленной так, чтобы из-за зубцов стены можно было обстреливать идущее дорогой войско. Сторож, черневший на стене, при виде их малой дружины и не пошевелился. Вот и мостик через Хрещатый ручей. Отсюда Хотен, если пересел бы на Рыжка, смог бы доехать домой, в Дубки, с закрытыми глазами. Сейчас он, напротив, во все глаза смотрел, только не хорошо уже видные купола славных киевских церквей разглядывал, а что делается на лугу перед Золотыми воротами.
Дорога спустилась в овраг, и они сделали остановку, чтобы посовещаться.
– Перед воротами скопились возы. Можно укрыться за возами и отстреливаться, пока наши не подойдут, – предложил Хотен.
– А если Юрий вывел стрельцов на стены, худо нам придется и за возами, – возразил Радко, почесывая в затылке. – Зайдут с тыла, тогда перестреляют или повяжут.
– «Отворили на мя тулы своя, напрягли на мя луцы своя», – невпопад чуть ли не пропел отец Клим.
– Не до твоих псалмов теперь, отче, – встрял вдруг келейник митрополичий, и Хотен со стыдом вспомнил, что о кольчуге для этого церковника никто не позаботился. Можно было ведь, на первый случай, хотя и с Прилепы снять. – А лепше нам, мужи, если жареный петух клюнет, сразу скакать налево, в овраг. Какому коню не повезет, тот ноги поломает, а вот мы свои головы, глядишь, и сбережем.
– А и правда! – ахнул Соломина.
– И еще я прошу у вас, мужи, пару сулиц, – продолжил келейник. – Я не у ворот храборствовать собираюсь, а нужны для действования в Софии.
– Держи вот мою, отец, – это Радко отстегнул от своей переметной сумы копейцо, толстое, с красивым резным пером. – Ею моего друга Ивора Хельговича убили, а ты, глядишь, в Святой Софии от греха и очистишь.
Тут подумал Хотен, что Радко, пожалуй, преувеличивает очистительную силу церковных людей и вещей, а потом подумал, что в такие минуты в голову всегда лезет сущая чепуха.
– Ночевать мы тут, что ли, собрались? А ну вперед! – рявкнул Радко и первым выехал из оврага.
Теперь неприступные для любого врага киевские стены и Золотые ворота встали перед ними как на ладони. И они видны стороже, на стене стоящей, как на ладони. А на стене сторожа, потому что славные Золотые ворота – сие башня въездная, сооружение оборонное, однако над башней еще и красивая надвратная церковь выстроена, Благовещения Пресвятой Богородицы. Странное сочетание, ежели вдуматься – так мало ли странного на белом свете?
Вот и последний воз остановился, ждет своей очереди продвинуться к воротам. Радко, памятуя совет келейника, принял влево, объезжая возы со стороны оврага, остальные гуськом за ним. «Что ж он молчит, старый?» – забеспокоился Хотен. Будто услышав его мысли, Радко прокричал:
– Дорогу господину отцу Климу, митрополиту Киевскому и всея Руси!
– Эй! Чего буянишь? – это сверху со стены. – А то не пустим!
– Как тебя понимать, почтенный муж? – задрав голову, прокричал Хотен.
– Будто сам не знаешь, боярин. Нет в Киеве митрополита, за него епископ отец Евфимий Переяславский, – скучно пояснил мытник, стоявший в воротах перед первым возом. Спрятал куны в сумку на боку и крикнул: – Проезжай! Следующий!
Сторож, в доспехе и с копьем, подошел ближе к мытнику, подставил ухо.
– Не было его в Киеве, а теперь снова будет! А едет отец митрополит за попами Софийскими, встречать чтобы со кресты великого князя нашего Изяслава Мстиславовича! – кричал Хотен, рискуя сорвать голос.
– Сие вороги! Бегите! – снова со стены.
Мытник и сторож проворно отбежали внутрь проезда. В недрах башни заскрежетало, многопудовая дубовая створка, обитая золочеными медными листами, тяжко опустилась, перекрыв проезд. Изнутри башни донесся неясный топот. Это стражники спускались винтовыми лестницами к бойницам подошвенного боя, устроенным, чтобы расстреливать противника, действующего прямо перед воротами с тараном либо топорами. Хотен поежился. Хорошее устройство, хитрое, но разве для того его мудрецы придумывали, чтобы в меня стрелять?
Заставил Беляна попятиться и встал так, чтобы его хорошо было видно со стены, а не только из бойниц. Задрал голову и тут же накоротко глянул перед собою: дружинники сгрудились вокруг митрополита и келейника, прикрываясь от бойниц щитами. Отпустил повода, поднял забрало, совсем снял шелом с головы. Весенний ветерок принялся приятно холодить кожу под мокрыми волосами.
– Эй! Старейшина, давай поговорим! Ты видишь меня? – прокричал.
– Ну?
– Ты разве меня не узнал? Я Хотен, бывый киевский емец, а теперь мечник великого князя Изяслава. А ты кто будешь? Киевлянин?
– Ну.
– Как кличут тебя, боярин?
– Сновидом. Ну, Сновидом Сигурдовичем.
– Слыхал про тебя! Идет слава Киевом! – восхитился Хотен, и слыхом не слыхавший ни про какого старейшину сторожей Сновида.
Тут свистнула внизу первая стрела, тупо стукнула о железо. Потом вторая, на нее отозвался густой мат. Кто же ранен? За спиной вскрики и возня: мирный народ прячется, видать, под возы. Хотен набрал в грудь воздуху.
– Сновид! Кончай стрельбу! Я тебе добра желаю! Если ранишь или убьешь кого из нашей дружины, князь Изяслав окоротит тебя на голову, а стрельцов повесит на ваших же воротах.
– Ну!
– Великий князь идет из Белгорода. Белгород наш! Ты же сам видел, как Борис Юрьевич пробежал, спасаясь от полона, через твои ворота.
– Великий князь мой Юрий Владимирович, и он на Красном дворе отдыхает.
– Ты увидишь, что он уже сбежал прямо оттуда, в Киев не заезжая!
– Ну?
Теперь стрела просвистела, успев пролететь мимо Хотенова уха. Белян, заржав возмущенно, отпрыгнул в сторону, и шлем брякнулся с луки седла и покатил, позванивая, по вытоптанной траве.
– Эй, Сновиде! Посмотри на дорогу за Предславином. Войско Изяславово, небось, уже там. Венгерские волы в броне волокут немецкий железный таран, он мигом разнесет створ твоих ворот, если не подчинишься великому князю.
Хмырь подскакал. Свесившись с седла, поднял шлем и отдал хозяину.
– Эй, Сновиде!
– Ну?
– Кончай со стрельбой! Пожалей свою жизнь!
– Се Михно-суздалец спустился стрелять, боярин.
– Так образумь паршивца! А затвор немедля подними!
Подумав, Хотен надел шлем. Несколько тягостных мгновений – и в башне снова затопали, а затвор с противным скрежетом начал подниматься.
