– Слава богу нет, тьфу-тьфу-тьфу, – я постучал по оконной раме, сделанной из натурального махагона. – А вы здесь какими судьбами?
– Да практически теми же, что и вы, – Пьер расплылся в довольной улыбке. – Можете меня поздравить, Фокс, есть еще порох в пороховницах.
Я обнял его, на миг вспомнив, что Пьер был киллером и наемником Бельмондо, что он легко лишал жизни людей… Какая разница? Я помнил ту роль, которую он сыграл при обороне Хоулленда, и даже если бы весь мир начал на него охоту, в Хоулленде он все равно оставался бы героем.
Оставив Пьера дожидаться свою Барби, я поспешил на выход. Тоска, немного разжавшая свои тиски, накатила на меня с новой силой. По вечерам мне бывало чертовски одиноко. Иногда мы, в нарушение режима, болтали с Ариэль по скайпу, но в последнее время жена стала сильно уставать и рано ложилась. Странно? Нет, ничуть: наши дети, как я уже сказал, развиваются нормально, и для Ариэль это довольно большая нагрузка, поэтому она сильно устает, даже просто бодрствуя, лежа в кровати.
Но мне было одиноко без нее. Я отпустил Дэна еще раньше, потому что изначально планировал вернуться домой пешком. Город все еще сохранял толику своего прежнего обаяния. В основном потому, что мы не давали разрешения на застройку его исторической части и ограничивали высотность зданий в окрестностях. Но все равно новостройки теснились и высились вокруг старого города, как великаны вокруг деревушки лилипутов, а за ними на дальних холмах вырастали фешенебельные виллы тех, кто мог себе позволить иметь виллу в Хоулленде.
Но и старый город все же изменился. Дома массово выкупались – иметь офис, а тем более жилплощадь в исторической части города было сродни тому, чтобы выпить на брудершафт с Юпитером. Первые этажи повсеместно заняли ультрамодные бутики, фирменные магазины, косметические салоны, дорогие рестораны… Город рос не только вширь, но и ввысь, и вглубь – под Тринити-лейн расположился, например, девятиуровневый «Тринити-плаза». Отчасти такое решение позволило сохранить хоть какую-то аутентичность улицы, по которой я некогда провожал домой тогда еще даже не невесту. И на этой улице мне за это в первый и последний раз в моей жизни заехали по физиономии. Но те прекрасные винтажные восьмигранные фонари зачем-то заменили новомодными неоновыми скелетами даже на второстепенных улицах.
Поэтому старина Олдос Хаксли, создатель антиутопии «О дивный новый мир», должно быть, ехидно посмеивался над хоуллендцами, глядя на их новый мир со своего персонального облачка.
И все равно прогулка по Тринити-лейн навевала на меня ностальгию. И это даже невзирая на обилие витрин, дорогущих авто и совершенно незнакомых лиц… Точнее, не совершенно незнакомых. Во-первых, все они были у меня в гостях в подземелье, прежде чем стать лепреконами, а во-вторых, многие из них мелькали в журнальном глянце и на экранах. Наверно, другой бы возгордился от того, что с ним то и дело здороваются кумиры и «иконы», я же чувствовал что-то вроде изжоги. Порой мне хотелось бежать из Хоулленда куда глаза глядят, но… Но, но, но…
Я уже бежал один раз и прибежал сюда, и в том, что эта страна стала именно такой, немалая моя заслуга. Или вина, трудно сказать.
Задумавшись, я прошел дальше, чем планировал, и оказался возле своей аптеки. Этот участок улицы практически не изменился. Сохранился почти в первозданном виде паб «У Лепрекона», в зале которого теперь стоял бронзовый столик, а вокруг него расселись бронзовые карбонарии. Не изменились ни моя аптека, ни секс-шоп Барби (ставший вообще культовым местом), и даже кафешка напротив не поменялась ни внешне, ни по ассортименту предлагаемой продукции.
Как раз с террасы этого кафе мне кто-то помахал, и я решил зайти поприветствовать знакомца. Это оказался Барт. Я его сразу не узнал – покинув Кабинет министров, он тут же отпустил окладистую бороду. Барт ушел по состоянию здоровья – его все-таки сильно зацепило в схватке с «Дельтой», а если быть совсем уж точным – от усталости. Теперь он нянчился с внуками и жил в свое удовольствие. Иногда я даже ему завидовал.
Барт пил пиво из новомодных четвертьпинтовых баночек. Перед ним их уже стояло с полдюжины.
– Нормальных банок днем с огнем не сыскать, – пожаловался он мне. – Мало того, что пиво дрянь, так еще и расфасовано по глотку на порцию.
Я заказал себе тоже пива и сосисок с жареной картошкой. В конце концов, раз уж я в кафе, почему бы не перекусить? За два столика от нас трое рабочих, матерясь по-польски, колдовали вокруг деревянной риштовки, в которую аккуратно вцементировали какие-то металлические детали.
– Они монтируют скульптурную композицию «Разговор Фокса Райана и Барбары Твардовски о судьбах Хоулленда», – посмеиваясь, сказал Барт, заметив мой интерес к этой компании. – Я уже сторговал себе разрешение подсаживаться с пивом за ваш столик, когда все будет готово.
– Что за черт… – удивился я. – Кто это вообще придумал?
– Не нравится быть объектом культа личности, а, док? – Барт толкнул меня плечом. Несмотря на ворчание о мизерных объемах новых пивных банок, он, похоже, был уже изрядно навеселе. – Привыкайте, как говорят в России, тяжела шапка Мономаха.
– Бред какой-то… – протянул я. – Кто выдал разрешение на такую чушь?
– Ваш тесть, вестимо. Скульптурная композиция представляет собой часть мемориального маршрута «Путь Победы», отображающего этапы становления… Чего-то там, честное слово, не помню. Я предложил Блейку включить в маршрут скульптуру меня, справляющего нужду у «Лепрекона». Он почему-то обиделся. Но зато Кэмерона уже увековечили.
– Справляющим нужду? – уточнил я.
Барт заржал, а я принялся поглощать сосиски с картошкой. Они были по-прежнему восхитительны.
Настоящий друг – это человек, рядом с которым тебе не надо быть кем-то, можно просто оставаться самим собой. Можно жевать сосиску, запивая ее вполне, кстати, приличным пивом, и не заботиться о том, как ты выглядишь в глазах сидящего рядом с тобой человека. Потому что дружба, как и любовь, возникает не почему-то, она, как мифический Большой взрыв, не имеет ясно видимых причин, а только последствия.
Хоулленд открыл для меня доселе неизвестные миры: мир любви, мир дружбы, мир патриотизма и даже веры. Потому, наверно, я и не мог относиться с особой приязнью к «новым лепреконам». Они казались мне ненастоящими, поддельными. Они уменьшились, но при этом так и не стали такими, как мы. Как я, как Ариэль, как Барт
