— Это просто моль. Она водится в каждом доме. Никто ничего не поймет.
— Слуги могут увидеть ее раньше меня и просто смахнуть.
— Именно такой вывод я и сделаю, если в назначенный час не увижу вас в назначенном месте. Честное слово, Тенсен, вам нужна моя помощь или нет?
Кестрель понимала нерешительность чиновника, но такое недоверие все равно задевало ее. К обиде примешивалось дурное предчувствие: что-то подсказывало, что она ввязалась в безнадежное дело. Побеждает тот, кто заранее предвидит весь ход игры. А Кестрель знала только свой следующий шаг, в лучшем случае — два.
Принц повысил голос. Кестрель не слышала слов, но придворные вокруг начали удивленно поворачивать головы еще до того, как Верекс в бешенстве выбежал из галереи.
— Говорят, принц не одобряет войну на востоке, — пробормотал Тенсен.
Кестрель не желала об этом думать.
— Рабы утверждают, что восточная принцесса для Верекса как родная сестра, — добавил министр. — Они вместе росли после того, как та попала в плен.
Кестрель невольно нашла взглядом Ришу и почувствовала, что цепенеет: словно сердце забилось медленнее, кровь становилась все прозрачнее, постепенно превращаясь в воду. Она уверила себя: Риша здесь ни при чем. А боль утраты на ее лице вызвана маленьким холстом работы восточного художника, на который смотрит принцесса. Но почему же тогда Кестрель охватило мучительное чувство вины?
— Валорианцы одержали важную победу на восточной равнине, — продолжал Тенсен. — Вы не знали? Нет? Ах да, вы же болели. Ваш отец отравил лошадей кочевников и захватил равнину. Молниеносно.
Кестрель притворилась, что не слышит. Она смотрела на принцессу, стоявшую в одиночестве. Кестрель пойдет к ней. Оставит Тенсена наедине с мертвой молью, проберется через толпу придворных, которые окружили каменных идолов, привезенных из северной тундры, и поговорит с Ришей. Если она не сделает этого сейчас, то сама превратится в такого же истукана: гладкого, холодного и бесчувственного. Но Кестрель не успела: к принцессе уже подошли.
Арин что-то прошептал Рише. С такого расстояния и при таком шуме Кестрель не слышала, как звучал его голос. Но она видела сострадание в его глазах, в печальном изгибе губ. Арин наклонился поближе к принцессе — наверняка попытался ее успокоить и подбодрить. Риша что-то ответила, и Арин коснулся тремя пальцами тыльной стороны ее руки.
И правда, кому еще разделить ее горе, как не Арину? Он тоже потерял семью и все, что у него было, по вине валорианцев. Разумеется, он не мог не посочувствовать ее потере. Общая боль окружала этих двоих невидимой стеной, где Кестрель места не было.
Да и что бы она сказала Рише? «Это я виновата»? Или «Могло быть и хуже»? Это равносильно тому, что выдать Арину правду. Нет, придется молчать, проглотить слова сочувствия — снова и снова, пока не станет нестерпимо тяжело от всего невысказанного.
Может быть, Арин поднимет взгляд и увидит, что Кестрель смотрит на них с Ришей? Но нет, он не сводил глаз с принцессы. Кестрель будто стала складным ножом: ее тело — деревянная рукоять, в которой спрятано лезвие-сердце.
— Вам пора идти, — произнес вдруг Тенсен.
Она и забыла, что он стоит рядом, что вокруг толпа гостей и что она не собиралась говорить с министром дольше необходимого. Кестрель планировала провернуть все так, чтобы не заметил император. Который сейчас в ярости смотрел прямо на нее. Окружавшие его придворные почувствовали это и отступили в сторону.
— Постойте, — прошептала Кестрель Тенсену, хотя император уже шел через толпу прямо к ним.
— Я бы предпочел уйти.
— Стойте! Почему мой отец отравил лошадей?
— Почему валорианцы вообще делают то, что делают? Ради победы, судя по всему. Но я вынужден откланяться…
— Это была его идея? Или императора? Или… что говорят при дворе? — Многим ли известно о совете, который она дала императору?
— При дворе всем плевать, как и почему генерал Траян это сделал. Главное — результат.
— Спасибо, — выдохнула Кестрель, но Тенсен уже ушел.
Император приближался. Кестрель с трудом удержалась от того, чтобы не схватиться за кинжал. Она вспомнила свой старый клинок, который подарил отец и забрал император. Толпа расступилась.
— Я же просил тебя держаться подальше от гэррани, — прошипел император.
— Нет. — Голос Кестрель звучал на удивление спокойно и ровно, будто чужой. — Не припоминаю, чтобы вы такое говорили.
— Ты прекрасно меня поняла! — Император схватил ее за руку. Со стороны это вполне сошло бы за отеческий жест: придворные не видели, как больно он впился ногтями в нежную кожу на внутреннем сгибе локтя.
Сначала боль показалась незначительной, словно ее слегка ущипнул вредный, злой ребенок. Это придало Кестрель храбрости.
— Поэтому я и подошла к министру Тенсену. Сообщила, что оставила должность посланника империи в Гэрране. Разве вы не этого хотели? Я подумала, невежливо будет не сказать ему об этом лично.
— Странно, что ты не поговорила с губернатором.
— Я не хочу ничего с ним обсуждать.
— Неужели? Ты ни разу не виделась с Арином? — Император еще сильнее сжал ее руку.
Кестрель почти успела заметить свой промах, но какой-то внутренний голос настаивал, что обратного пути нет. «Нужно все отрицать», — подсказывала интуиция. И хотя в голове Кестрель уже вспыхнуло осознание ошибки, страх исказил все, убедив, что нужно продолжать врать, и ложь станет правдой.
— Нет, — ответила Кестрель. — Конечно, нет.
— А мои библиотекари, — прошептал император, — утверждают, что говорила.
Он ущипнул ее посильнее. К боли примешался страх. Кестрель стояла как вкопанная.
— Ты меня ослушалась. Дважды.
— Простите. Мне жаль.
Император отпустил ее. Под ногтем у него осталась кровь.
— Ничего тебе не жаль, — сказал он. — Но ты еще пожалеешь.
13
Однако император так ничего и не сделал.
Кестрель ждала его мести с нарастающим ужасом. На внутреннем сгибе локтя осталась глубокая царапина в форме полумесяца и фиолетовый синяк. Но Кестрель не верила, что на этом все закончится.
Она писала Джесс полные притворной веселости письма. Ответа не последовало.
