В общем, всё как и везде – мир скатился в пропасть и сейчас понемногу пытается из неё выбраться.
Пока Вагрин делился со мной информацией, мы прошли вдоль берега пару километров и повернули обратно. Я снова стал задавать вопросы. На этот раз меркантильные, о нашем дальнейшем партнёрстве. На что мы можем рассчитывать и что планирует получить от нас Вагрин. Основные переговоры по этим вопросам, конечно, на плечах Максимова. Да и шпионы северян, которые сейчас находились в Краснодаре, о чём-то договорятся с Ерёменко, а потом, возможно, при помощи радиосвязи пообщаются со своими начальниками. Но основная торговля с северными анклавами пойдёт через меня, и всегда есть вопросы, о которых моим отцам-командирам знать не стоит. В конце концов, ККФ далеко, а Вагрин сам сказал, что договор между ним и ККФ, по сути, договор между нами двумя. Это верное замечание, так и есть. Поэтому пока мы были одни, говорили откровенно.
– Понимаешь, Александр, – на ходу пиная мелкий камушек, сказал Вагрин, – по большому счёту нам от вас ниче го не нужно. Мы привыкли быть самодостаточными. Оружие и боеприпасы есть, продовольственную проблему решаем и расширяемся. Вот разве только… – Он сознательно взял паузу и остановился, а когда я начал проявлять нетерпение, продолжил: – Нам нужны люди.
– Они всем нужны, – сквозь зубы процедил я.
– Ты не понял. Мы готовы взять всех, в том числе и дикарей. За это расплатимся нефтепродуктами, которых вам постоянно не хватает.
– Дикарей? – удивился я. – Зачем они вам? Их же не перевоспитать, и нормальными людьми они уже не станут.
– Верно. Но нормальными могут стать их дети, если их сразу забирать у родителей.
– Вы уже так делаете?
– Давно.
– И как результаты?
– В Новой Чиже молодёжь видел?
– Конечно.
– Все эти молодые люди, наше будущее, дети дикарей. Они были воспитаны в специальных школах и ничем не отличаются от тебя или меня.
– Затраты, наверное, большие?
– Да. Но это того стоит.
– И как вы изымаете у «беспределов» детей? Наверное, в походы ходите?
– Нет. – Он кивнул в сторону моря: – У нас остров есть, называется Колгуев. Всех пленных дикарей, женщин и мужчин, отправляем туда. Кормим их, естественно, и держим под присмотром гарнизона. Однако продукты даём не просто так, а за детей. Дикари, конечно, утратили разум, точнее, отгородились от него собственным восприятием мира, но не до конца.
– И что, они не пытались сбежать с острова?
– А некуда бежать, Баренцево море – это тебе не Средиземное.
«Неплохая придумка у северян, – отметил я. – Надо будет у себя опробовать, наловить дикарей, и пусть размножаются».
– Значит, возьмёте любых людей? – уточнил я.
– Да. Любых.
– Понял. Добудем.
Вагрин в очередной раз усмехнулся:
– Ты совсем как я в молодости. Чем больше на тебя смотрю, тем больше в этом убеждаюсь.
– Возможно, – улыбнулся я в ответ, и мы продолжили движение в сторону посёлка.
10
Норвежское море
09.05.2068
– И всё-таки я с вами не согласен, господа. – Эти слова были сказаны вторым механиком «Ветрогона» лейтенантом Свиридовым.
Ему двадцать два года, выпускник НГМА, год назад был завербован ОДР при ГБ, польстился на двойное жалованье и романтику дальних морей, подписал договор и после дополнительной подготовки его отправили к нам. Он прибыл осенью. Человек ровный и психологически устойчивый, не наркоман и не алкаш, кадр хороший и нужный. Поэтому сразу был включен в экипаж «Ветрогона» и со своими обязанностями справлялся. Однако был у него один минус, который до поры до времени оставался незамеченным.
Так уж вышло, что Свиридов вырос в спокойной и мирной обстановке, в станице под Краснодаром, и никогда не знал нужды. Парень ходил в школу и получал достойное образование, неплохо питался и в глаза не видел живых дикарей. А родители и учителя, вместо того чтобы прививать ему недоверие к чужакам, пичкали его гуманизмом, который в наше время вреден. И Свиридов усвоил много лишнего. А когда мы, заключив с северянами договор о сотрудничестве и торговом партнёрстве, покинули Новую Чижу, естест венно, в офицерской кают-компании открыто всё обсуждали. Вот и сегодня на общем обеде разговорились. Стесняться нечего и некого – кругом свои. И всё бы ничего, но речь зашла о торговле людьми, точнее, обмене пленных, которых мы захватим, на ГСМ северян. Свиридов не выдержал и высказался.
Второй механик, который до сих пор не был ни в одном реальном бою, говорил открыто, как честный человек. Он сказал, что работорговля – занятие мерзкое и постыдное. По этой причине мы, дабы не позорить себя и дворянский титул графа Александра Мечникова, а также, что немаловажно, не бросать тень на императора, обязаны отказаться от мысли продавать, покупать и обменивать людей. В конце концов, даже дикари имеют право на свободу. Да и вообще, графу Мечникову, по возвращении в Передовой, следует решить вопрос подневольных рабочих в пределах форта, всех освободить и заключить с ними трудовой договор.
Офицеры и я слушали лейтенанта в полной тишине. Просто немного ошалели от речей, которых никто не ожидал. А когда Свиридов замолчал, Скоков покосился на меня и, дождавшись одобрительного кивка, ответил своему подчинённому. Командир корабля – человек суровый и в выражениях не стеснялся. Всю его речь приводить не стоит, слишком много матерных выражений. Но основной посыл был ясен:
– Ты чего, лейтенант? Совсем берега потерял? Ты кто такой? Молчать, сопляк! Ты когда-нибудь видел, как людоеды человеческое мясо жрут? А по пепелищам посёлков детские косточки собирал? Ещё раз посмеешь открыть рот и полезешь с советами, спишу на хрен с корабля и отправлю домой. Пусть тебе там мозги вправляют. И лучше всего, если это будет происходить где-то на передовой, где идут постоянные бои с дикарями, разбойниками и варварами…
Скоков отчитывал механика минут десять. А Свиридов стоял без движения, бледнел и краснел. Он не раскаивался в том, что было сказано. Лейтенант просто не понимал, что мы мыслим иначе и у нас разные понятия о чести, благородстве и правильности наших поступков. В моём окружении в основе матёрые ветераны, которые прошли через десятки сражений и чётко усвоили нехитрую истину: своим – всё, чужакам – ничего. Сородичей, земляков и
