– Как это должно фаботать?
– О, сейчас покажу! – Роан достала из груды палок метательное копье.
У Гиффорда едва глаза на лоб не полезли.
– Это же копье галантов!
Роан кивнула.
– Взяла на время.
– Фэй знает? Он сам отдал его тебе?
Роан задумалась. Ни у кого конкретно она не спрашивала, но, когда брала копье, там был Эрес. Он ничего не сказал, значит, не возражал.
– Нет. Полагаю, он меня просто не заметил. Ну-ка, возьми эту штуку. Попробуй на вес.
Пристально глядя на девушку, Гиффорд прошептал:
– Фоан, ты… ты взяла офужие фэев?
Слово «фрэй» он использовал только в особых случаях.
– Да, мне нужно его изучить.
– Сколько оно у тебя?
– Пару дней.
– Дней! – Гиффорд забрал у нее копье. – Я все сделаю сам.
– Почему?
– Неважно.
Гиффорд переносил укусы пчел не морщась, заплывал на самую глубину озера и даже перечил вождю на общих сборах. Он был самым храбрым мужчиной, которого Роан знала, поэтому страх в его голосе ее встревожил.
– Что ты намерен делать? – спросила она.
– Все будет отлично. Я только отдам копье фэям. – Гиффорд невесело улыбнулся.
У Гиффорда было много улыбок, и Роан все их знала. Когда она бранила себя, он улыбался с грустью. Жизнерадостная усмешка служила ему маской. Напряженный зубастый оскал показывал, что Гиффорд чего-то не понял. Реже всего Роан видела его веселую улыбку.
– Ах да, чуть не забыл. Тебя Бфин звала.
– Где она?
– Схофонилась под шефстью.
Роан кивнула.
– Она схоронилась под шерстью с тех пор, как на нас напали великаны.
Гиффорд кивнул.
– Да. Да, пожалуй. Многие из нас схофонились под шефстью и уже давно.
* * *Гиффорд ковылял в сторону лагеря галантов. В одной руке он нес украденное копье, второй опирался на костыль. Воины уважают силу и красоту, а у него не было ни того, ни другого. Долгие годы Гиффорда не оставляла надежда, что все изменится. Он верил: со временем спина его выпрямится, и он встанет на обе ноги. Зря верил.
Нога и спина – еще не самое худшее.
У Гиффорда действовала лишь половина лица. На другой было все, что полагалось, но она ему не починялась, поэтому видеть и говорить он мог с большим трудом.
Лицо – тоже не самое худшее.
Когда ему исполнилось восемь, Гэвин Киллиан прозвал Гиффорда гоблином, а Миртис, дочка пивовара, назвала его увечным. Из двух прозвищ Гиффорд предпочитал «гоблина» – в то время он был влюблен в Миртис. Пока Гиффорд рос, каждый норовил дать ему какое-нибудь прозвище.
Прозвища – тоже не самое худшее.
Почти всю жизнь самым худшим Гиффорд считал свои «утренние ванны». Он не всегда мог контролировать мочевой пузырь, хорошо хоть инциденты случались только ночью. Он регулярно просыпался в мокрой постели – и приспособился к этому, как и к другим невзгодам: старался пить поменьше жидкости и спал один. Одиночество, кстати, не радовало – увечья были иного рода.
Ничто не давалось Гиффорду легко, но он не считал себя жертвой. Лишь глядя на Роан, он понимал, что в его жизни самое худшее. Немощному телу было ни за что с этим не справиться, как бы он себя ни подбадривал.
Гиффорд хотел бы стать высоким, признаться в проступке и геройски защитить Роан. Вместо этого он собирался сделать что мог, в чем изрядно преуспел и с чем, вероятно, справлялся лучше всего.
* * *Роан нашла Брин у стены, между двумя бушелями зерна. На коленях у нее лежал плоский серый камень, похожий на сланец.
– Роан, – подняла взгляд Брин, – мне нужна твоя помощь.
– Ладно. – Роан подумала, что у девочки снова кончилась краска. Наверное, она собирается расписывать стену далля.
– Посмотри и скажи, о чем тут говорится. – Брин подняла камень с нарисованными на нем картинками. – На зачеркнутые не гляди.
– О чем говорится?
– Да. Какая тут главная мысль? Наконец-то я сделала как надо, хотя получилось не сразу.
Роан опустилась рядом на колени и изучила нарисованные Брин картинки: по большей части, линии и круги. Кружочки на первой картинке напоминали облака, под ними – линии. На второй – пушистый шарик, уже без линий. На третьей – кружочек с линиями во все стороны. Картинки были незамысловатые, но милые, и она восхитилась мастерством Брин.
– Как красиво!
– На красоту не смотри! Ты поняла, о чем идет речь? Тебе ясно, что я пытаюсь сказать?
Роан кивнула.
– Не кивай, скажи словами! Что это значит?
– Четыре дня шел дождь, затем вышло солнце.
Челюсть у Брин отвалилась.
– Да! Точно! Отлично! Ты все поняла по трем картинкам! – Брин порывисто обняла Роан.
Роан резко втянула ртом воздух и напряглась всем телом. Голова ушла в плечи, руки и зубы сжались.
Брин тут же ее выпустила.
– Прости, прости! Мне жаль… Я… я так обрадовалась. Ты в порядке?
Роан сосредоточилась на дыхании. Вдох, выдох. По щекам покатились слезы: сначала слева, потом справа. Слева они всегда катились быстрее. Может, глазница мельче…
Вдруг раздались глухие удары. Потом донесся крик Брин.
Брин? Почему она кричит? С ней все в порядке?
– Прекрати! – вопила Брин. – Роан! Роан, прекрати! Прекрати!
Роан опустила глаза и увидела, что бьет себя кулаками по бедру. Хотя удары были сильные, боли она почти не чувствовала.
– Ох, ради Мари! – Брин тоже плакала. – Прости-прости-прости!
Роан перестала себя бить и снова задышала. Он мертв. Он мертв. Он мертв. Дыхание замедлилось. Слезы иссякли. Она вытерла глаза и посмотрела на Брин.
– Ты как?
Вид у Брин был оторопелый.
– Нормально. Позвать Гиффорда?
Роан покачала головой.
– Я в порядке, правда. Прости меня за то… за то, что я – это я.
Брин не ответила, испуганно закрыв рот обеими руками.
Роан захотелось залезть в норку и закопаться. В таких случаях она возвращалась в хижину Ивера, сжималась в комок на своей циновке и пряталась под одеялом. Но хижина Ивера развалилась, а одеяло она потеряла во время бури вместе с прочими вещами. И все же Роан знала наверняка – оставаться рядом с Брин, глядящей на нее с ужасом, она не в силах.
– Извини, – сказала она и ушла, покинув шерстяной навес.
По пути Роан заметила, что люди все как один смотрят в сторону лагеря фрэев. Галанты расположились вдали от селян, на востоке поля. Оттуда доносился странный шум.
– Что стряслось? – спросил Вив-пекарь у Трессы, которая сидела на солнышке и шила.
– Похоже, калека сделал то, чего не следовало.
И тогда Роан побежала. Она помчалась к лагерю галантов. Почти все фрэи стояли кругом. В центре лежал Гиффорд – лицо распухшее и в крови, один глаз заплыл и не открывался. Из носа и изо рта текла кровь. Он сжался в комок, кашлял и отплевывался. Отвесив последний пинок, галант отошел.
Роан застыла, не в силах двинуться с места. Гиффорд смотрел на нее уцелевшим глазом. Из него выскользнула слеза и побежала по щеке.
Ивер умер, но Роан все еще слышала его голос: «Ты убила свою мать, Роан. Ты всю жизнь была для меня обузой
