Окраины Внешки отличались особой мерзостью. Мусор здесь выбрасывали куда хотели, помои выливали прямо под ноги, хотя Совет Внешки и запретил подобное безобразие. Предполагалось, что мусор будут собирать в контейнеры и потом вывозить к мусоросжигательному заводу, который одновременно был и неким подобием крематория. А куда еще девать трупы? Закапывать в почву? Так попробуй ковырни эти оплавленные камни – небось, сразу передумаешь! Лучше сжечь во избежание распространения заразы.
Жили здесь те, кто не мог найти себе место получше: больные, старики, проститутки самого низшего пошиба – старые, готовые на все за один кредит. Ник всегда старался миновать эти лачуги как можно быстрее.
Во-первых, здесь воняет.
Во-вторых… ему было жутко. Он однажды представил – вот он, Ник, погиб на мусорке. Мама стала старой, слабой, неспособной ползать по мусорке и откручивать блоки. И куда бы она делась? Ясное дело, сюда, в Отстойник. Да, именно так и называли это место – Отстойник. Место, где отстаивается всяческая мерзость перед тем, как ее отправят в очистительный огонь деструктора.
А еще страшнее было представлять, что он, Ник, уже состарился, сделался полуслепым, перестал видеть в темноте, перестал слышать и понимать – где он тогда будет жить?
Нет, это только кошмарный сон. Ник никогда не окажется в Отстойнике. Он предпочтет умереть! Когда почувствует, что уже не может делать то, что сейчас делает, покончит с собой. Не сам, нет, для того, чтобы умереть, имеется огромное количество способов! Начиная с патрульных, испепеляющих все подозрительное, и заканчивая бандами, промышляющими возле выгодных для разборки недавно доставленных на Сирус кораблей. Никто, не состоящий в банде, не смеет работать у «новых» кораблей – никто. Только члены банд. И так было всегда. Наверное, всегда.
После Отстойника пошли дома почище. Тут жили ремонтники, ассенизаторы, все работяги, которые делали жизнь Внешки более или менее сносной, на взгляд жителей Внешки, разумеется. Мама говорила, что с точки зрения космолетчика, которому она рассказала о жизни в Городе и за городом, это даже не жизнь и не существование. Это Ад, куда отправляются души умерших, совершивших тяжкие преступления. То есть он, Ник, сейчас живет в Аду. За какие грехи, он до сих пор не знал. Что такого Ник мог совершить, чтобы заслужить подобное наказание?
Впрочем, Ник не верил ни во что, кроме своих крепких рук и ног, кроме своего тонкого слуха и нюха, кроме зорких глаз и сильных мышц. Ни в богов не верил, ни в демонов, хотя мать и пыталась ему преподать уроки Веры, пыталась настоять, чтобы он молился какому-то там неизвестному могущественному существу, управляющему всей его жизнью. Мол, будешь молиться, будешь просить Бога – и он подарит тебе достойную жизнь, а когда умрешь, попадешь туда, где очень хорошо, – в Рай. Ну вот и выпросила, ага! Попала ее душа в Рай или нет, неизвестно. Но то, что никакой хорошей жизни она так и не выпросила у своего Бога, это вот сто процентов. Лежит теперь на мусорке, в яме глубиной в метр. Чтобы выкопать эту яму, Нику пришлось трудиться сутки. Но он не хотел, чтобы тело матери забросили в кузов ассенизаторов, чтобы мама плюхнулась в лужу дерьма и вместе с ним отправилась на переработку в деструктор. А на настоящие похороны – с гробом, иллюзией цветов, музыкой – у него нет денег. Да и умерла она на мусорке, в старом корабле, где теперь его дом – наверное, навсегда, до самого конца его жизни – дом.
Она металась, бредила, Ник поил ее оставшейся во фляге водой, и тогда мама отталкивала руку и, глядя ему в лицо блестящими от жара глазами, шептала, и на ее сухих губах проступала кровь из горячечных трещин: «Не надо воды! Сам пей! Оставь! Оставь меня! Я все равно умру! Это желтая лихорадка! Ее не лечат! Оставь меня и уходи! Уходи!»
Потом снова забывалась, металась из стороны в сторону, лежа на металлическом полу, крутила головой, дергалась в судорогах, выгибалась дугой, будто старалась прижаться к невидимому любовнику.
А потом все закончилось – на третьи сутки. И еще сутки Ник копал яму, вырезая ее виброножом, некогда найденным им в одном из кораблей. Вибронож работал плохо, но все-таки хоть как-то отковыривал кусочки спекшегося камня, постепенно образовывая углубление длиной в полтора метра.
Мама была очень маленькой женщиной, меньше многих. Хрупкая, стройная, но при этом очень красивая и сильная. Отец Ника, которого Ник не хотел знать никогда и ни за что, почему-то называл ее «Дюймовочкой», говорил, что на планете, на которой родился Император Сущего, есть такая фантастическая история про очень маленькую девочку, летавшую вместе с птицами. И вот она, мама, такая Дюймовочка.
Инопланетники горазды на красивые истории, лишь бы заманить в свою постель наивных девиц. Наивная, добрая, красивая мама! Эх, мама, мама…
Ник хотел убить этого космолетчика. Своего отца. Если бы он встретил его на мусорке, да что на мусорке – даже во Внешке! Он бы его убил. Точно – убил! Проклятая белокожая рожа! Проклятый верзила, из-за которого погибла мама! И родился он, Ник…
Кстати, Ник только поэтому и выжил, когда так же, как мама, заразился желтой лихорадкой. Для инопланетников это не болезнь – просто мелкая неприятность. Нос покраснеет, да голос чуть-чуть охрипнет. А вот для сирусян, которые сотни лет живут в тесном анклаве и не имеют нужных антител, это смерть. Если рядом нет автоматической аптечки, определяющей болезнь и производящей нужное лечение. Но такие аптечки есть только у Совета и у тех, кто близок к нему, – торговцев-скупщиков.
Ник помнил лицо своего отца – мама показывала ему в видоне. Знал его имя. И поэтому – если доведется увидеть негодяя – не сплохует, достанет гада! И плевать ему на рассказы матери о том, какая великая любовь у них была, о том, что тот, будучи военным, ничего не мог поделать, ему запретило командование, что она сама решила с
