Вайс тоненько, по-бабьи взвизгнул и покатился по полу, пытаясь сбросить с себя взбесившееся животное, но Цирми дрался как лев. Его вопли заставили опешить даже русских – те ненадолго прекратили попытки выбить дверь, вероятно, раздумывая, не ждет ли их по ту сторону встреча с каким-нибудь особенно жестоким венгерским духом.
Граф, который не верил ни в черта, ни в Бога и поминал высшие силы исключительно всуе, впервые за свою жизнь сотворил крестное знамение. Ощутив невиданную доселе мощь, он поднялся на ноги, одним прыжком оказался в центре живительного круга, дал клятву изваять статую Цирми в золоте, снова упал – и мир окончательно померк перед глазами Ласло Секереша.
Вещи не лгут
В назначенное время я стою перед воротами. Ржавые прутья украшены навесным замком и табличкой «Штраф за въезд на частную территорию 50 000».
Крепость напоминает полигон для игры в RPG: от ворот ко входу в передовую башню ведет утоптанная дорога, красные кирпичные казармы щурятся провалами амбразур, звенящая тишина вокруг – затишье перед атакой. Правда, затишье это давным-давно нарушает только мирный птичий щебет. Единственным и самым страшным врагом старого форта остается время и, может быть, вездесущие райтеры с баллончиками.
Подобные укрепления – каменные стражи с именами немецких генералов – кольцом опоясывают весь город. Некоторым повезло – они ведут жизнь ветеранов и каждые выходные рассказывают туристам о былых победах. С проданными в собственность дела обстоят совсем иначе. Все, чем они могут похвастать, – такая вот табличка с предупреждением о штрафе и шепот ветра в пустых глазницах.
Мой проводник опаздывает. В ожидании я терпеливо топчу пыль, посматриваю на грозовые облака и мысленно прикидываю профит владения фортом. Как это вообще происходит? Вот просыпается человек однажды утром и думает: «Решено. Покупаю форт». Он идет, покупает форт, вешает на ворота табличку с надписью, что теперь это частная собственность, и отныне может хоть каждый день пить в личном форте кофе или что-нибудь покрепче, приезжать сюда с друзьями на шашлык, бегать по подземным дорогам с пневматическим ружьем наперевес и выкрикивать патриотические лозунги – или непатриотические, в зависимости от того, насколько сильно достал его этот мир. Такой себе лендлорд двадцать первого века…
Старательно объезжая кочки, в тыл вражеского укрепления прокрадывается трехдверный «мини-купер» цвета British racing green (я знаю это только потому, что в тот вечер, когда хозяин автомобиля устраивал вечеринку в честь нового приобретения, «бритиш рэйсинг грин» прозвучало раз двадцать, не меньше).
Хозяина зовут Эмиль, и он – новое приобретение моей подруги Насти. Крайне выгодное, хотя кто бы знал, что последний покупатель, забредший в сувенирную лавочку перед самым закрытием, окажется наследником лендлорда? Настя сварила ему фирменный разноцветный кофе, он купил «Путеводитель по Кенигсбергу и прилегающимъ морскимъ курортамъ для русскихъ путешественниковъ» Гаазенштейна и Фоглера и растворился в сумерках, а утром вернулся, чтобы увезти ее туда, где нужно было не готовить, а заказывать.
Пока гаснут фары и глушится двигатель, я успеваю подумать, что сам черт не распознал бы в Эмиле богатея – он невзрачно одет, плохо выбрит, улыбчив и голубоглаз, благодаря чему сразу вписался в наше с Настей бытие, которое мы делили на двоих в бывшей немецкой вилле района Амалиенау. Бывшая немецкая вилла – пафос на словах. Хотя дом – это подлинный югендстиль с черепицей, деревянной лестницей и скрипучим паркетом, заменить который никому бы и в голову не пришло, солидный возраст этого памятника архитектуры ставит под сомнение качество жизни его обитателей, то есть наше. Запах сырости, свист ветра в оконных щелях и потусторонние завывания водопровода – самые меньшие из зол, с которыми приходится мириться. Соседи, не выдержав жизни в музее, предложили Насте выкупить их половину дома. Мы думали ровно до утра. Как только кусочек неба в мансардных окнах моей комнатушки начал светлеть, в длинном списке потенциальных кредиторов была поставлена точка и началась совсем другая история – сувенирной лавки «Сестры Гофмана», которая должна была разместиться на первом этаже соседской квартиры и иметь отдельный вход. Помещения второго мы отвели под собственные мастерские. Спустя год, полный запахов краски, переговоров с друзьями-художниками, бизнес-планов и шуток о тысяче и одном способе заваривания лапши, мы с Настей обзавелись статусом индивидуальных предпринимателей и ходили на работу самым коротким на свете маршрутом – из подъезда в подъезд.
Стремительного роста благосостояния, на который мы рассчитывали, правда, не случилось. Полки с путеводителями, магнитами и расписанной мной на тему прусских преданий керамики («Все эти твои барстуки и маркопеты выглядят как черти из преисподней, ты уверена, что кто-нибудь захочет каждое утро глядеть на посудину с такой рожей?») потеснили столы и барная стойка с плитой. Разноцветный кофе несколько поднял привлекательность «Сестер» в глазах туристов (красный – «Ombra Adorata», зеленый – «Выздоровление», синий – «Обет», оранжевый – «Золотой горшок», мы сами пили его литрами), а старые книги и винтажные платья из бабушкиного сундука позволили прибавить к вывеске словечко «антикварно-».
Летом мы сварили пунш, развесили на ограде картины с пейзажами города, вынесли в сад кресла и опутали ветви яблонь серебристыми гирляндами. Пригласив скрипача и флейтиста, мы наконец-то вышли в плюс.
К тому времени как на пороге Настиной жизни появился взъерошенный остроглазый Эмиль с едва заметной ямочкой на подбородке, ее голову украшали алые афрокосы, а предплечье – свеженабитый кельтский узел. Я как раз получила заказ от коллег из Питера – кажется, они торговали эзотерическими товарами – и не вылезала из мастерской, придумывая и изображая на фаянсе новые сюжеты из жизни барстука Трампеля. В отсутствие солнца и свежего воздуха я почти превратилась в персонажа любимого нами Эрнста Теодора Амадея – крошку Цахес, диковинный обрубок корявого дерева со спутанными черными волосами и втянутой в плечи головой. Процесс наверняка оказался бы необратим, если б не Эмиль, который, заметив неладное, предложил совершить развлекательную прогулку в персональный форт его отца, и вот теперь отпирает ворота, пока я мнусь у него за спиной с блокнотом в руках.
Ветер стихает. Набухшие водой тучи неподвижны. В предгрозовой духоте не вздрагивает ни один лист.
– Похоже, надолго мы тут не задержимся, – говорит Эмиль, поглядывая на небо.
– Я успею.
Мое внимание привлекает гербовый щит над сводом главной арки, и я делаю несколько быстрых набросков подпорченных временем складок геральдической мантии. Устраиваюсь прямо на островке травы, по-турецки сложив ноги, и с головой ухожу в процесс. Ну, может быть, делаю вид, что ухожу.
– Трампелю бы здесь понравилось?
Я кошусь на Эмиля с неодобрением. В последнее время этого гадкого карлика в моей жизни
