Я устала, неимоверно устала. И до головокружения хочу спать, но…
– Мне нужно туда.
– «Не знаю, куда?»
В чем-то он, конечно, прав…
– Я найду Германа через его Рейсте Дверей. Они разбросаны по всему городу.
– Он что, дурак? – подает голос Ольга, которая до этого казалась крепко спящей. – Скажи еще, что каждый ведет к его дому. Вот идиотище… Рейсте Дверей – самая предательская вещь. Может, поэтому их убивают чаще прочих… Давно он недоступен?
– Целый день.
Я пытаюсь держать себя в руках, но голос отчаянно вибрирует.
– Подожди раскисать. У него есть друзья? Родители? Позвони им утром, найдется твой Герман…
– Он живет один. И утром может быть поздно.
– Ну тогда… – Ольга смотрит на Бескова так, словно мысленно передает ему некое сообщение, и тот едва заметно кивает в ответ. – Лучше бы ему быть здесь, среди нас.
– Поехали, – обреченно говорит Бесков и отводит в сторону портьеру, пропуская нас на лестницу.
Поначалу кажется, что Ольга намерена отправиться с нами, однако мы расстаемся возле затейливого светильника, венчающего перила – девушка с книгой исчезает в темноте одного из арочных проемов. Вслед за своим провожатым я шагаю туда, где, на первый взгляд, возможность пройти отсутствует вовсе – в кромешную тьму под лестницей, и на ощупь ныряю в невидимую дверь («здесь три ступени и очень низко, береги голову»).
Когда наконец загорается свет и глаза привыкают к нему настолько, что их можно открыть, я разлепляю веки, но не сразу понимаю, что именно вижу – отблески ламп на хромированных деталях заставляют всерьез опасаться за зрение.
– Что? – говорю я и глупо моргаю. – Что это?
– «Maybach Zeppelin» 1938 года.
Если у роскоши есть имя, то оно звучит именно так. Это самый прекрасный автомобиль из всех, что я когда-либо видела. Он огромен, но изящен и абсолютно совершенен, начиная с круглых фар и заканчивая выпуклыми дугами, плавно переходящими в удобный порог для коротышек вроде меня.
– Садись. – Бесков, все еще в белой рубашке и при бабочке, распахивает передо мной дверь.
– Я не могу.
– Чего ты не можешь? Это просто машина.
Нет, это не просто машина, думаю я, но вслух ничего не говорю. Кремовый диван, который с легкостью вместил бы еще пару-тройку пассажиров схожей комплекции, принимает меня в нежные объятия. Здесь даже дышать страшно, не говоря уже о том, чтобы что-то трогать руками. Сколько несчастных животных отдало жизни за то, чтобы их кожей обтянули все, включая ручки опускания стекол? Сколько деревьев пострадало за полированные вставки в дверцы и приборную панель?.. Этот занудный писк принадлежит вовсе не моему внутреннему «зеленому», а тощей девчонке в растянутой майке и рваных джинсах, которая, в отличие от того же Бескова, здесь явно не на своем месте.
Дирижабль мечты плавно выкатывается за ворота, и те закрываются без нашего участия. Я оборачиваюсь (на боковых стойках, разделяющих переднее и заднее стекла, есть вазочки для живых цветов. Вазочки для живых цветов!) на заросли бузины и темноту за ними. Улица Салтыкова-Щедрина быстро остается позади. Редкие автомобили встречают нас гудками. Свет фонарей скользит по лакированному кузову, ласково поглаживая бока гостя из далекого прошлого. В мелодию двигателя вплетается музыка – настолько тихая, что я списываю страдание и страсть «Por Una Cabeza» на саундтрек, любезно предоставленный моим бессознательным.
Если где-то наверху существует ведомство, неравнодушное к нашим просьбам, то сейчас я заваливаю его мысленными петициями навсегда застопорить мое личное время на этом моменте.
Чуть мутноватые стекла машины становятся розовыми очками, сквозь которые молчание Германа выглядит очередной придурью мальчишки, недополучившего внимания в детстве и теперь старательно компенсирующего это за мой счет. Я почти уверена, что он валяется сейчас в своем подвале (нет, не с распоротыми венами, нет) и упивается обидой. Зря, наверное, мы туда едем. Нужно было выждать пару дней, чтобы он понял: не всем нравится чувствовать себя игрушками…
– Где-то здесь?
– Да, – говорю я и нехотя выхожу из машины. Пока красавчик-«Майбах» остывает возле многоквартирного дома, мы рассматриваем покрытую граффити трансформаторную будку. Я обхожу ее в поисках третьего рейсте и довольно уверенно показываю то место, где он был. Но теперь его нет.
Черный квадрат. До произведения искусства не дотягивает – слишком криво.
– Он закрыл его. – Мне страшно неловко, что наша ночная прогулка не увенчалась успехом, но Бескова это отчего-то радует.
– Ума хватило! – говорит он и одобрительно кивает. – Знаешь, где другие?
Я начинаю вспоминать.
– В одном из фортов, но там охрана и лучше туда не соваться. Еще в области… в Железнодорожном – точно.
– Семьдесят километров. А его домашнего адреса ты случайно не знаешь?
Если бы знала, мы бы сейчас здесь не стояли.
– Я не запомнила дорогу. Мы ехали ночью из бара, брат Германа там работает. То есть работал…
– Что за бар и как зовут брата?
– Звали, – поправляю я. – Марк Терранова, музыкант. А бар – забегаловка на Штурвальной. Название… Не помню. «Пр» какой-то.
Бесков прячет улыбку.
– Знакомое место.
Так мне даруется еще немного магии мягких рессор и возможность воображать себя звездой черно-белого кино до тех пор, пока вместо красной ковровой дорожки под ногами не оказывается асфальт Штурвальной улицы, а вместо отеля «Билтмор» – ярко освещенные окна пивнушки. Впрочем, немного взглядов посетителей с летней веранды мне все-таки перепадает, хотя львиная доля внимания достается Бескову, и он принимает его как должное – то есть, не замечает вовсе.
– Нет, оставь, – бросает он мальчику, который протягивает руку за ключами. – Мы скоро вернемся.
Здесь принято отгонять машины на стоянку?.. Заведение получает от меня дополнительную звезду. Свою единственную.
Между тем Бесков размашисто шагает к стеклянным дверям. Я стараюсь не отставать. Внутри нас встречает уже знакомый мне интерьер попсового закоса под рыцарскую трапезную. Чтобы не показаться навязчивой, я присаживаюсь на деревянную скамью возле самого выхода. Бесков по-хозяйски ныряет за барную стойку, обменивается рукопожатиями с барменом, недолго о чем-то с ним переговаривается и наконец возвращается ко мне с двумя запотевшими бокалами в руках.
– За счет забегаловки, – говорит он, но я еще не осознаю собственного промаха и продолжаю дышать ровно. – Договор мы с ним, конечно, не заключали…
Мой вопросительный взгляд поверх бокала по-прежнему безмятежен.
– Он не числился в штате и его документы, разумеется, никто не проверял. За концерты платили наличными и сразу. Но Анатолий позвонил одному из этих музыкантов, и тот примерно объяснил, как ехать.
До меня наконец-то доходит. Я бросаю по сторонам затравленные взгляды, но, как назло, замечаю все новые и новые приметы китча. И рыцарские доспехи, и люстра в форме колеса, и геральдика, свисающая отовсюду, куда только удалось вбить гвоздь, и даже перекрещенные на одной из стен мечи провоцируют подсознательное желание
