– Вот как? – спросила я. – Никогда о ней не слышала.
Фредерик улыбнулся.
– Вы и не могли слышать. Винодельня – семейное предприятие. Ее продукция потребляется исключительно внутри банка и на рынок не поступает.
– Спасибо за подарок, – сказала я. Было искушение добавить: «Это минимум, что вы могли сделать после кражи нашего АТТО», но я сдержалась. В конце концов, АТТО был вовсе не наш.
Фредерик кашлянул.
– Я хотел бы привлечь ваше внимание к некоторым последствиям ваших недавних действий, которые вы могли упустить из виду по причине спешки, а также, если вы извините мою прямоту, по некоторой наивности в финансовых вопросах – вполне простительной, учитывая, что вы посвятили жизнь изучению других предметов. По счастью, в мире есть специалисты по таким вопросам, и я принадлежу к их числу.
– Хорошо, – сказал Тристан. – Выкладывайте.
– Если коротко, АТТО недопустимо находиться в свободном плавании. Будут чудовищные последствия.
– Для кого? – спросила я. Не возражая, просто уточняя.
– Ужасные. Последствия.
– Для нас? Для Фуггеров? Для этой Нити? Для других Нитей?
– Это все одно, – ответил он. – Безусловно, после всех событий вы достигли того уровня знаний, на котором сказанное должно быть для вас очевидно. Просто до конца не отдаете себе отчета.
– Я была, как вы справедливо отметили, занята немного другим. И кофе еще не подействовал.
Фредерик взял газету (из тех финансовых, какие читают только инвесторы), пролистал до последних страниц, развернул и широким жестом выложил на стол. Нам предстали две полосы, заполненные цифрами так плотно, что издали казались просто серым туманом.
– Посмотрите на всю эту информацию. Откуда она? Что означает? Изменение цен акций, бондов и облигаций отражает потоки информации. Информации о погоде, политике, тенденциях потребительского спроса, открытии нефтяных месторождений, создании новых технологий. Вы, как и большинство, выросли в убеждении, что все это заключено в пределах одной-единственной Нити. Что мир существует в единственном экземпляре. Теперь вы знаете правду – информация течет не только по конкретной Нити, но и между ними, постоянно, незаметными путями, известными лишь немногим.
Мы – банкиры. Вот кто мы на самом деле. Если вы вообразили некий сказочный всемирный заговор, то вас ждет разочарование. Понимаете, банкиры вообще-то сами почти ничего не делают. Мы берем свой процент. И все. Мы существуем за счет перемещения денег – в пространстве, во времени и между Нитями.
– Как деньги перемещаются между Нитями? – спросил Тристан.
Фредерик нахмурился чуть болезненно.
– Я не собираюсь рассказывать вам все.
– О, задачка! – вмешалась я. – Дайте подумать. Информация движется между Нитями. Цены меняются в ответ на информацию. Деньги перемещаются в зависимости от цен.
Фредерик сохранял абсолютно непроницаемое лицо.
– Ладно, – сказал Тристан. – В прошлое переместилась большая порция информации в форме карт, вырезанных на спине у Магнуса и его команды. Викинги на ладьях пересекут Атлантику, совершат набеги на Мексику и Перу, вернутся в Европу с золотом и серебром. Последствия для истории неисчислимы. И какова политика Фуггеров по этому поводу?
– Нет надобности эмоционально возбуждаться. Деньги потекут туда, куда потекут.
– А вы получите свой процент, – сказала я.
– На самом деле максимум, что мы можем, – посильно управляться с тем, что происходит. Корабль Магнуса, вполне буквально, ушел. Повернуть его вспять мы не властны. Но легионы АТТО, из которых выпрыгивают ведьмы, норманны и морпехи… – Он поежился, – …это диахронические срывы, а срывы – это разрушение.
– А то, что разрушено, не приносит денег, – заметил Тристан.
– Сгоревшая фабрика не может отгружать продукцию.
– Что это означает для нас? – спросила я.
Фредерик пожал плечами:
– В некоторых Нитях развитие пойдет туда, куда направят его Магнус и Грайне. В других Нитях их планы могут не сработать. Степень вашего участия определять вам самим.
– Вы хотите сказать, теперь, когда у нас есть собственный ОДЕК, – заметила я. – В подвале Ист-Хауза.
Фредерик чуть заметно кивнул:
– И – да, не стоит благодарности.
– И что мы с ним будем делать теперь, когда он работает? – спросил Мортимер.
Мы все сидели за обеденным столом в доме Ребекки и Фрэнка – первоначальный квинтет плюс Мортимер, Джулия, Эсме и Феликс. В камине потрескивал уголь, пахло сосновыми ветками, ароматическими свечами и чаем лапсанг сушонг.
– Мы выясним, что делает Грайне, и откатим это назад, – сказал Тристан. – Или предотвратим.
– А как мы узнаем, что делает Грайне? – спросила Джулия.
– Можете для начала спросить меня, – заметила Эржебет. – Я была ее сообщницей, как вы знаете.
– Что планирует Грайне, Эржебет? – тут же спросила я.
Все взгляды устремились на Эржебет. Впервые за несколько лет она единственная была в силах указать нам, куда двигаться. Повисшее в воздухе напряженное волнение ощущалось почти физически.
– Она хочет отменить технологию, – тем же тоном ответила Эржебет, изучая свой маникюр.
Напряженное волнение сдулось. Тристан на мгновение сжал челюсти, затем проговорил нарочито спокойно:
– Но как именно, Эржебет?
Она отмахнулась от него, как от мухи.
– Я не вникала в тактические детали, мое участие было чисто идейным.
– Спасибо, – ответил Тристан, стискивая зубы, чтобы сдержать сарказм. – Хорошо, что мы спросили, вы нам очень помогли.
Я положила ладонь на его руку, мягко прося заткнуться. Эржебет заметила – и этот жест мгновенно стал для нее важнее будущего человечества. Глядя поочередно на мою руку, на мое лицо и на лицо Тристана, она с торжеством обратилась к Ребекке и Фрэнку:
– Я знала! Разве я не говорила, что так будет? – И, словно не утверждала сто раз прямо противоположное, заявила мне: – Я всегда знала, что вы друг для друга созданы.
– У вас точно нет никаких соображений о том, каким будет следующий шаг Грайне? – спросила я, стискивая Тристану руку, чтобы молчал.
Эржебет презрительно пожала плечами.
– Неужели я стану марать свои мысли, пытаясь думать как Грайне?
– О! – примирительно вмешался Ода-сэнсэй. – Разумеется, так нам и надо поступить. Думать как Грайне. Отшелушивать листья истории, за которыми скрывается возникновение фотографии. С чего она началась?
– Камера обскура? – предположила я. – Леонардо да Винчи?
Фрэнк Ода мотнул головой.
– Она только перенаправляет свет, но не вызывает коллапса волновой функции, не запечатлевает конкретный момент времени.
– Дагеротипы, – с отвращением проговорила Эржебет. – Помню, как они мгновенно вошли в моду. Как социальные сети на рубеже тысячелетий или автомобили за сто лет до того.
– Но что привело к дагеротипии? – спросил Ода-сэнсэй. В своем всегдашнем духе он, несмотря на всю напряженность момента, наслаждался чисто научной стороной задачи.
– Светочувствительная бумага, – сказала я. – Это ведь нитрат серебра, да? Линзы. Возможно, зеркала.
Он кивнул:
– Это все она постарается уничтожить. Если убить Луи Дагера, произойдет диахронический срыв, но если затормозить технологию шлифовки линз и сделать это в достаточном числе Нитей, Луи Дагер направит свой изобретательский талант на что-нибудь другое. То же и со светочувствительными химикатами.
– Теперь, когда вы сказали, я и впрямь что-то такое припоминаю, – подтвердила Эржебет – бывшая правая рука Грайне.
– Однако технология шлифовки линз важна не только для развития фотографии, – заметил Тристан. – Развитие оптики повлияло на всю историю человечества. Благодаря ей у нас есть телескопы, микроскопы, очки…
– Что ж, если Грайне осуществит свой замысел, ничего этого
