– Короткий? Ничего короткого в нем не было, кроме его жизни. Он всего лишь величайший драматург в истории и написал величайшую пиесу всех времен. – И поскольку в красивых глазах моего спутника ни искорки понимания не вспыхнуло, мне пришлось подсказать: – Я про «Тамерлана».
Он пожал плечами:
– Не знаю такой.
Я не поверила, что и не преминула выразить цветистой бранью.
– Знаменитей «Гамлета»? – спросил он.
Я сообразила, что он меня поддразнивает, и чуть не покатилась от хохота.
– Издеваешься, Тристан Лионс? «Гамлет» – вздорная скукотища, где малый стоит и сетует, какой-де он никчемный даже для себя самого, потом один жалкий поединок, и конец. Все, что там есть хорошего, украдено из «Дидоны» Кита.
Тристан вновь пожал плечами:
– Я вообще-то не театрал.
– В театры не ходишь, к девкам тоже… да как же ты развлекаешься, скажи на милость?
Однако ответить он не успел, ибо мы уже подошли к задам «Глобуса». Меня в уборной знали, так что я схватила Тристана за руку и мы вошли.
В уборной недолго тронуться рассудком, а сейчас там еще и обряжались к большой сцене маскарада, так что все, не занятые в основных ролях, надевали богатые платья, плащи и маски – ежели продать это скопом, можно было бы на выручку содержать половину флота Вашей милости в течение трех месяцев. Бутафор (никак не запомню его имени) с помощниками бегали и раздавали маски, свечи, кубки, рапиры и платки. Было слышно, как музыканты на галерее наигрывают тихонько, а Дик Бербедж на подмостках ревет, изображая похотливого юнца, что в целом так и есть, за исключением юности.
– Я к Дики, – говорю бутафору.
Он смотрит недовольно (иным я его никогда не видела) и отвечает:
– Приходи, как закончится представление.
Потом замечает Тристана и впивается в него глазами. Я понимаю: бутафор думает, во что такого детину одеть, Тристан ведь в одном исподнем – недолго решить, будто ему нужен костюм (что в каком-то смысле верно).
– Он со мной, – говорю. – Мне надо спросить у Дики ему платье.
Бутафор хмурит брови, прислушивается к тому, что на подмостках, и шепчет:
– Почти закончил. А в третьей сцене его нет.
Мы с Тристаном, чтобы не путаться под ногами, встаем к стене. Воняет тут преотвратнейше – от одежды мальчиков-актеров разит, будто они прямиком из борделя, и не в хорошем смысле. Впрочем, довольно скоро из-за занавеса, прямо с подмостков, входит Дик, наряженный юнцом, хоть он и староват для таких, как Ромео.
Дик видит меня в толчее и дарит улыбкой, которая могла бы озарить небеса. Он меня любит, да и для чего бы ему меня не любить? «Грейси!» – кричит он, ибо так здесь произносят мое имя (и Вашего величества тоже – в Англии говорят «Грейс О’Мэлли»). Бутафор недовольно шипит на Дика, но Дик, как всегда, и в ус не дует.
– Где это ты раздобыла молодца крупнее меня? – спрашивает Дик и протискивается через толпу статистов, а те и не посторонятся даже, будто он один из них, а не богатейший и прославленнейший актер во вселенной.
Он подходит, осматривает Тристана Лионса с ног до головы. Тристан Лионс молчит, только смотрит прямо на Дика.
– Ты лицедей, милчеловек? – спрашивает Дик Тристана и с размаху бьет его по плечу. Тут же выражение у него становится такое, будто он думал ударить по мешку с шерстью, а ударил по каменной глыбе.
– Нет, – отвечает Тристан. – Солдат.
Дик уважительно отступает на шаг.
– Кто ж твой военачальник, любезный?
– Засекрет, – отвечаю я.
Дик смотрит еще уважительнее.
– Коли ты друг Грейси, то ты и мой друг, – говорит он, не представляясь (ибо думает, что в этом нет нужды, все его и так знают). – И я помогу тебе в том, что тебе надобно.
– Ему надобно платье, – говорю я. – Без всяких затей, учти. Просто чтобы сойти за своего подле Уайтхолла, он хочет потолковать с некими малыми. У тебя вроде есть костюмы Неда Аллена…
– Есть, – отвечает Дик и вновь поворачивается к Тристану: – Почту за честь услужить, сэр. Мне сейчас опять на сцену, так что надо поторопиться, но идемте.
Он жестом приглашает нас в каморку у внутренней стены – ему, как главному пайщику, положена отдельная уборная. Там на крюках одежда, шитая как на Тристана: костюмы Эдварда Аллена, самого высокого актера нашей эпохи, премьера конкурирующей труппы «Слуги лорда-адмирала». Аллен до того высок, что никто не может носить одежду с его плеча, даже Бербедж, который украл ее шутки ради, когда Нед несколько лет назад уходил со сцены.
– Наряди его джентльменом, или рыцарем, или купцом, – советую я, пока Дик смотрит то на крюки, то на Тристана.
– Хорошо, у меня есть одна мысль, – говорит Дик и отодвигает сперва галлигаскины, потом круглые, набитые шерстью, французские шоссы.
Тристан заметно успокаивается, что ему не придется рядиться этаким петухом.
Наконец Дик вытаскивает более длинные венецианские кюлоты с завязками под коленом – синие камчатные, с прорезями, в которые виден алый атлас. К ним он достает черные шелковые чулки и синий бархатный дублет, а потом еще и суконный колет с гульфиком, но тут я говорю, куда, мол, в такую жару. «А нет ли у тебя простого джеркина?» – спрашиваю я, и, разумеется, он вынимает джеркин, красный бархатный, с пуговицами из оправленной в золото слоновой кости и плечиками наподобие обрезанных ангельских крыльев.
– У него гульфика нет, – говорит Дик. – Извини, приятель.
За джеркином последовала шляпа, плоеный воротник и башмаки кордовской кожи – куда лучше тех деревянных, что я раздобыла Тристану в «Тиршите».
– Одевайся сам, мне надо быть на сцене через пятнадцать строк, – промолвил Дик, вытащил ворох нарядов из каморки и закрыл дверь.
Я поблагодарила его и пообещала вскорости все вернуть. Он поцеловал меня в щеку, простился с Тристаном и выбежал на сцену, стеная, будто от неутоленной страсти. За ним последовали несколько молодцов в масках и с фонарями и еще один, наяривавший на дудке так, что хоть уши затыкай.
Тристан все это время молча примечал все вокруг. Дорого бы я дала, чтобы узнать, каково там в его времени, которое он сравнивает с нашим. Я помогла ему одеться. Кругом царила все та же приглушенная суета: вот-вот должна была начаться сцена маскарада. Тристан оказался чуть ниже ростом и чуть шире в плечах, чем Нед Аллен, но в целом наряд пришелся ему впору.
– Кто был тот человек? – спросил он, когда мы вышли из «Глобуса».
– Гамлет, помимо многих прочих, – ответила я. – И Ромео.
Он принял это без особого восхищения, что немного подняло его в моих глазах. Вдобавок им трудно было не залюбоваться: мускулы так и выпирают под туго зашнурованным джеркином. Да и зубы у Неда Аллена вовсе не такие красивые. Так что наше маленькое
