Кто знает. Ответа нет.
Я слышу за дверью тихие голоса. Прислушиваюсь. Что говорят, не разобрать, но по шуму удаляющихся шагов понимаю, что двое или трое направляются к выходу из братского корпуса.
Пора вставать и мне. Хватит валяться. Не успеваю я об этом подумать, как в дверь раздаётся тихий стук.
– Кто там? – спрашиваю я, удивляясь, как неуверенно прозвучал мой голос.
– Это Данила, – бубнят в ответ, – Эльза прислала. Все идут в трапезную. Вам тоже надо… – парень мнётся, – со всеми быть.
Я встаю. Пальцы и пятки обжигает холодом. Мысленно я матерюсь. Из всех щелей дует, поэтому неудивительно, что здесь так холодно.
«Странно, – думаю я, – пока валялся, даже не заметил, как здесь чертовки холодно. Спать можно только в одежде».
– Сейчас, – отзываюсь я, – иду.
Я подхожу к двери. Отпираю засов. Открываю створку. На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стоит тот парень, которого я видел, когда меня привезли в монастырь и потом мыли.
– Держите, – здоровяк протягивает мне тёплую одежду – телогрейку и ватные штаны.
– Да вроде, мне Эльза уже приносила, – я киваю на табурет, на котором лежит куртка.
– Ну… так… – тянет Данила, – это… от меня… пусть будя… пригодится.
Не знаю почему, но мне в голову неожиданно приходит мысль о подношениях, которые приносили индейцы белым, когда впервые увидели европейских завоевателей. Стараюсь не рассмеяться и, сделав морду кирпичом, говорю:
– Спасибо!
– Ну, я это… – парень краснеет, – жду, только быстрее надо, а то запоздать можем.
– Угу, – киваю я. Закрываю дверь. Одеваюсь так быстро, как только могу. – Я готов, – говорю я через минуту, выходя в коридор.
Данила не отвечает, только протягивает мне шапку-ушанку.
– Там холодно, – парень явно скуп на длинные предложения, хотя на тупого не похож, – снег и ветер.
– Веди, – я напяливаю шапку и, как мне кажется, становлюсь похож на лесоповальщика из старых фильмов о заключенных.
Мы идём по коридору опустевшего братского корпуса. Данила сильно прихрамывает, и я замечаю, что одна нога у него короче другой и словно подвёрнута носком вовнутрь.
«Мутации? Родовая травма? Болезнь? Здесь, что, все такие – ущербные?», – у меня в голове роятся сотни вопросов, но, как я уже понял, в этом месте лучше помалкивать и наблюдать. Ответы сами придут.
– Сейчас почти двенадцать дня, – говорит Данила подходя к выходу, – время трапезы, потом назначен сход. – Парень озирается, хотя рядом никого нет. Нагнувшись, он по-заговорщицки шепчет:
– Отец-настоятель сказал, что община решит, что делать дальше с вами. Оставить или выгнать.
– Давай на ты, – предлагаю я, – а то я чувствую себя стариком.
– Ладно, – нехотя соглашается парень, отворяя дверь.
Мы выходим на улицу. Снежный вихрь бросает снег в лицо. Холод обжигает. Щиплет кожу. Мне это нравится. Чувствую себя живым, а не куском мяса, распятым на кресте.
Наст скрипит под ногами. Мы с Данилой идём молча. Каждый думает о своём. Не знаю, что у парня на уме, но я ему доверяю. Словно я его знаю давно, и мы ходили с ним в разведку.
Мы обходим здание церкви. Проходим ещё метров тридцать. Странно, но на пути нам никто не попадается. Словно монастырь вымер. Я поворачиваю голову, смотрю по сторонам. Вижу только, что на сторожевых башнях по-прежнему стоят дозорные, а на колокольне враскачку ходит какая-то странная, точно приплюснутая фигура.
– Как Андрий ударит в колокол, начнётся трапеза, – тараторит парень, – все уже собрались, нам нельзя опаздывать, отец-настоятель будет сердиться!
Мы прибавляем шаг. Заходим за поворот и упираемся в длинное, похожее на склад приземистое здание с двускатной крышей. Трапезная – явный самострой, словно слеплена из того, что было под рукой. В ход пошли бревна, доски, профлист, кирпич. В двух местах из стены выведены дымоходы – простые оцинкованные трубы, из которых валит дым.
«Значит, возвели уже после Удара, – думаю я, – окон нет, наверное, стекол не нашли, хотя вытащить можно было. Сколько сейчас заброшенных зданий».
– Пришли, – Данила явно волнуется, – как зайдём, меня держись и вопросы не задавай. Молча всё делай.
Я равнодушно киваю, хотя волнение парня передаётся и мне, точно мы идём не обедать, а как минимум держим экзамен.
В воздухе пахнет жрачкой. Снег перед строением хорошо утоптан. Видимо прошло много народа. Мы поднимаемся по ступеням невысокого крытого крыльца. Три деревянных ступени отзываются жалобным скрипом под нашей тяжестью. Лестница и верхняя площадка тщательно очищены от наледи, причём совсем недавно. Данила зачем-то делает глубокий вдох и открывает дверь.
Мы проходим в тамбур, если так можно назвать довольно большое помещение, на стенах которого, на вбитых гвоздях, развешана верхняя одежда. Сквозь щели в стенах пробивается тусклый свет. Я снимаю ватник. С трудом нахожу место куда его повесить. Данила помогает мне и тоже вешает свою куртку. Мне кажется, что я слышу приглушённые голоса. Парень делает знак рукой, чтобы я шёл за ним.
Проходим в коридор. Ещё одна дверь. Данила отворяет её, и я оказываюсь в обширном зале.
«Едрить твою! У них есть газ?! – думаю я, заметив, что на стенах, затянутых фольгированным материалом, висят лампы, похожие на старинные светильники, а от них тянутся шланги, вставленные в красные металлические баллоны. – Неплохо устроились!»
Правда, лампы светят не ярко, горя чахлым желтым светом, но всё лучше, чем палить факелы. Приглядываюсь. В начале и в конце помещения стоят жарко растопленные «буржуйки», сделанные из металлических бочек.
Едва я захожу, люди – несколько десятков человек, сидящие на скамейках за длинными сколоченными из досок столами, уставленными тарелками с нехитрой едой, поворачивают головы. Пялятся на меня.
На лицах играют неясные тени. Мужчины, женщины, старики, молодежь, а также уроды, чьи лица обезображены мутациями и болезнями, внимательно глядят на меня. Я почти физически ощущаю, как меня прощупывают, оценивают, боятся, проклинают и просто равнодушно смотрят. Детей не видно. Меж собравшимися идёт тихий говор. Глазами ищу Эльзу и Яра. Не нахожу их. Замечаю, что в конце самого длинного стола сидит священник. Отец-настоятель поднимает руку. Разговоры тотчас прекращаются.
Данила чуть толкает меня в спину. Я делаю неуверенный шаг, как раздаётся удар в колокол. Звон жалобно разносится в морозном воздухе. Я невольно вздрагиваю. Не знаю, дурной это или хороший знак.
– Садись вон там, – шепчет Данила, вытягивая руку и указывая на стол, за которым сидят одни бородатые мужчины.
Я, стараясь не смотреть в глаза общине, делаю несколько шагов вперёд и застываю возле лавки. Искоса оглядываю сидящих, отмечая про себя, что они сильно отличаются от остальных. Скорее всего это воины. Это сложно описать словами, скорее возникает чувство, стоит лишь заметить шрамы на руках и лицах. Цепкие настороженные взгляды. Сильные жилистые пальцы. От
