Я подхожу к священнику. Стою. Думаю, что мне дальше делать, чувствуя, как спину жгут десятки взглядов. Толпа едва слышно переговаривается. Слов не разобрать, да мне и всё равно.
– Садись, Сергий! – в голосе старика чувствуется сталь.
Я опускаюсь на стул, который стоит сбоку от него. Нас разделяет не более метра. Отмечаю, что стул намеренно поставили так, что я сижу вполоборота, чтобы не оказаться спиной к толпе. Хитро. Я могу одновременно разговаривать с отцом-настоятелем, а люди видят моё лицо.
Старик смотрит на меня. Потом переводит взгляд на людей. Разговоры сразу прекращаются. Священник подбрасывает в «буржуйку» дрова, вытягивает руки, греясь от жара, идущего от печки.
– Присоединяйся, – старик смотрит на меня, – здесь холодно, а разговор предстоит долгий.
Я уже не удивляюсь, что священник может говорить так, словно остальных просто нет. Пододвигаю стул ближе. Протягиваю руки. Чувствую, как тепло разливается по телу. Красные отблески пламени играют на лице старика. Смотрю в его глаза. В них полыхают искры. Мне становится не по себе.
– Сергий, ты веруешь? – неожиданно спрашивает меня священник.
Я теряюсь. Поворачиваю голову глядя на толпу, тяну время, но старик приказывает:
– На меня смотри! Не думай о них! Отвечай! Живо!
В его голосе чувствуется такая власть, что я невольно вздрагиваю. Слова застревают в глотке.
– Я… не знаю… – выдавливаю я.
– Тогда, во что ты веришь? – священник вопросительно смотрит на меня.
Повисает пауза. Меня словно скручивает судорога. Спазм. Мне не нравится этот разговор. И дело даже не в людях, которые сидят в нескольких метрах от меня. Просто впервые за столько лет я теряюсь. Подыграть ему? Но для чего? Мне кажется, что старик видит меня насквозь. Я решаю обострить ситуацию.
– В себя, – тихо отвечаю я.
По толпе идёт неодобрительный гул. Старик качает головой.
– Тихо вы там! – прикрикивает он на собравшихся. – Хорошо, – обращается священник, – а почему?
Признаться честно, меня начинает бесить этот разговор, но по крайней мере мне не задают вопросы о прошлом. Не копаются в нём – в моём личном.
– Потому, что я до сих пор жив.
– Это говорит твоя гордыня, – священник ворошит палкой угли, – и боль утраты, но не ты.
– Мы все, что-то потеряли, – отвечаю я.
– Твоя правда, – старик смотрит на меня прищурившись. – Только не прикрывайся всеми, отвечай за себя! Или ты думаешь, что всё, что случилось, это – только твоя заслуга?! Твоя ноша? Или они все, – священник обводит рукой зал, – оказались здесь по своей воле или по стечению обстоятельств?
Если бы я мог, то вскочил бы и убежал отсюда. Нёсся куда глаза глядят. Только бы не проворачивать внутри себя ту боль, что снова восстаёт во мне.
Я смотрю на людей. Они смотрят на меня. Десятки пар глаз. И я не вижу в них осуждения.
– Мне не нужно, чтобы ты ворошил прошлое, – продолжает старик. – Просто круг должен замкнуться, и ты сам должен провернуть этот маховик. Сам. И самое главное, если ты не знаешь ответ, или не хочешь его признавать, не ври мне, ответишь потом. Просто выслушай меня, – священник глубоко вдыхает, – мы уже говорили с тобой на эту тему. Повторять не буду. Тем более, причина, по которой ты здесь оказался, личная и не мне выносить её на обсуждение, но моё право сказать, что так должно и быть. Он вёл тебя! – священник вытягивает указательный палец вверх. – Не ты избрал этот путь, но тебе по нему идти, и каким будет финиш, ещё не известно.
Я поднимаю удивлённые глаза. Смотрю на старика. Во мне растёт крик. Хочется заорать: «А как же разговоры о том, что всё предрешено заранее и мы не в силах изменить свою судьбу?!»
Судя по тому как бровь священника поползла вверх, он может читать мысли. Хотя это не так. Скорее всего, он увидел этот вопрос в моих глазах.
– Каждому отмерена та ноша, которую он в силах вынести, – тихо говорит старик. В помещении воцаряется мёртвая тишина. Слышно только как дрова потрескивают в печке. Даже шумное сопение толпы, дышащей как единый организм, уходит на второй план. Ощущение, что мы со священником остались одни, а весь мир исчез, испарился, развеян как пепел. Я внимательно слушаю его, и он продолжает: – И ты несёшь свою. Вопрос лишь в том, каков итог. У тебя есть выбор. Чтобы ты понял, это как оружие. Ты может взять пистолет и убить врага, а можешь пустить себе пулю в лоб. Как видишь, предмет один, а результат совсем разный и как ты поступишь, зависит только от тебя. Возможность выбора, это и есть судьба. Вот только, – старик выдерживает паузу, – в Судный час тебе придётся держать ответ перед Богом за твои решения и не смей тогда говорить, что ты был слеп и не знал, что творил! Добро и зло – два зверя, которые сидят внутри тебя, заключены в каждом. Кто из них победит – неведомо. В этом его истинный замысел и мудрость! И в этом твоя ноша! Ибо как сказано, входить надо в тесные врата, потому что тернистый путь истинно труден, а кто ищет широкие врата и лёгкий путь, обрекает себя на погибель.
Я пытаюсь переварить услышанное. Вроде простые слова, но они заставляют крутить, переворачивать мир и думать, копаться в себе, вспоминать, что ты сделал или не сделал. Где ошибся, или решил схитрить, обмануть или предать.
– Я вижу, ты понял меня, – священник кладёт мне руку на плечо, – прошлое преследует тебя, не отпускает, и не отпустит никогда, поверь мне. Но с сегодняшнего дня ты можешь изменить своё будущее, выбрать одну из нескольких дорог, которая в итоге приведёт тебя к цели или уведёт в сторону.
Меня колотит. Пальцы, несмотря на то, что я сижу рядом с печкой, дрожат.
– Что вы хотите от меня? – выдавливаю я.
– Всё просто, Сергий, – старик чуть улыбается, – будь собой. А теперь расскажи им, – он показывает на людей, – что ты умеешь, а потом мы решим, как быть дальше.
Я киваю. Заставляю себя посмотреть на собравшихся. Глазами нахожу Данилу, затем шарю взглядом по толпе и внезапно останавливаюсь на женщине, которую я видел, когда меня привезли в монастырь. Она стояла и прижимала к себе маленького мальчика, видимо сына.
«Кажется… – вспоминаю я, – его зовут Авдий».
Его мать смотрит на меня. Я замечаю, что она, судя по движению губ, что-то шепчет. Делаю над собой усилие и говорю:
– Стрелять.
– Это мы знаем, – священник улыбается одними уголками рта, – а что ещё?
Я не знаю, что ответить. Мне
