Но между ними возникла преграда. Сарай все еще пыталась оправиться от видения блестевших клыков Разаласа и понимания, что все это – ее вина.
– Не благодари меня, – сказала девушка, отпуская руку Лазло, нарушая их связь и отводя взгляд. – Это я его привела. Тебе стоило бы вышвырнуть меня из своей головы. Я здесь лишняя, Лазло. Только и делаю, что все порчу.
– Ничего ты не портишь, – пылко ответил он, и его голос, похожий на лесной дым, никогда не звучал милее. – Я, может, и сплю, но это все равно лучшая ночь в моей жизни.
Лазло восхищенно рассматривал ее глаза, коричные брови, идеальную линию голубой щеки и соблазнительные губы со складочкой в центре – сладкие, как долька спелого фрукта. Он прошелся по ним взглядом и вернулся к глазам.
– Сарай, – сказал юноша, и звук ее имени напомнил мурлыканье равидов. – Ты должна понять. Ты желанная гостья в моем разуме.
И в его объятиях. И в его жизни. Он не хотел, чтобы Сарай была запертой на небесах, гонимая людьми, лишенная надежд и осаждаемая кошмарами всякий раз, когда закрывала глаза. Он хотел сходить с ней к настоящей реке и позволить зарыться пальцами в грязь. Хотел посидеть с ней в настоящей библиотеке, насыщаясь ароматом книг, и читать друг другу вслух. Хотел купить им крылья у крылотворцев, чтобы улететь с небольшим запасом кровавых конфет в крошечном сундучке и жить вечно. В тот миг, когда он увидел, что расположилось за Пиком, Лазло понял, что царство неизведанного гораздо больше, чем он предполагал. Он хотел узнать, насколько больше. Вместе с ней.
Но сначала… сначала он просто очень-очень хотел ее поцеловать.
Лазло искал согласия в глазах девушки – и нашел его. Данное по своей воле. Казалось, будто с одной на другого перешла нить света, и означала она нечто большее, чем согласие. Соучастие и желание. Дыхание Сарай участилось. Она шагнула вперед, преодолевая то небольшое расстояние. Как обнаружилось, у их слияния есть граница, но пара ее игнорировала. Его твердая грудь прижалась к ее мягкой. Его руки опустились на девичьи бедра. Руки Сарай поднялись к его шее. Стены замерцали как рассветные лучи на бурной воде. Бесчисленные звездочки превратились в сияние, и ни Сарай, ни Лазло не знали, кто из них это сделал. Возможно, оба. В бесконечных ласках бриллиантов света было невообразимое великолепие, но наряду с ним – и осознание, и безотлагательность. Там, под кожурой сна, они оба знали, что рассвет близок и их объятия его не переживут.
Поэтому Сарай встала на цыпочки и стерла последнюю крошечную щелочку между их румяными лицами. Их ресницы, медово-рыжие и черные, как у речной кошки, с трепетом опустились, а губы, нежные и изголодавшиеся, нашли друг друга как раз вовремя, чтобы коснуться, прижаться и сладко-сладко приоткрыться, прежде чем через окно проник первый луч утреннего солнца, притрагиваясь к сумеречным крыльям мотылька на лбу Лазло, и – в облачке дыма цвета индиго – уничтожил его.
48. Нет места в мире
Сарай исчезла из рук Лазло, а он – из ее. Сон порвался прямо посередине и выкинул их в реальность. Сарай проснулась в своей кровати в цитадели, все еще чувствуя теплоту на губах, а Лазло очнулся в городе и увидел, как надо лбом рассеивается облачко дыма в форме мотылька. Они одновременно сели, и внезапное отсутствие было мощной инверсией присутствия, которое они ощущали всего секунду назад. Не просто физическое присутствие – жар тел, к примеру (хотя это тоже), – а нечто более глубинное.
Это не просто раздражение, которое испытываешь, пробудившись от сладкого сна. Нет, это опустошение – оттого, что нашел подходящее место в мире, одно-единственное, ощутил первый пьянящий вдох правильности, а потом тебя оторвали и выкинули блуждать в одиночестве и растерянности.
Они стали этим местом друг для друга – до чего жестокая ирония, если учесть, что они не могли находиться в одном месте, а единственный раз, когда они были близки в физической реальности, это когда Сарай кричала ему с противоположной части террасы, пока призраки тянули ее назад.
Но даже зная, что правда такова – что всю эту ночь они находились в разных местах, практически в разных мирах – он на земле, а она в небе, – Сарай отказывалась мириться с мыслью, что они не были вместе. Она рухнула на кровать, и ее пальцы начали задумчиво обводить контур губ, к которым еще секунду назад прикасался Лазло.
Не по-настоящему, не в действительности. Если так подумать, то и их поцелуй был не реальным, но истинным. Все в этой ночи было истинным, и настолько, что выходило за рамки их тел.
Но это не значит, что их тела не хотели участвовать.
Ноющая боль.
Лазло тоже упал на подушки и прижал кулаки к глазам. Сквозь стиснутые зубы с шипением вышел воздух. Ему даровали возможность попробовать нектар ее уст, на крошечную долю секунды коснуться бархатных губ – какая немыслимая жестокость! Ему казалось, что он горит. Пришлось убеждать себя, что красть шелковые сани и немедля лететь в цитадель – неприемлемый вариант. Будто он какой-то принц, мчащийся спасать свою даму из башни, настолько обезумевший от желания, что забыл меч и погиб от лап дракона, не успев даже близко подойти.
Вот только в данном случае вместо дракона выступал батальон призраков, невосприимчивых к лезвию меча, да и того даже не было. Единственное, что у него имелось, это шест – оружие настоящего героя.
Проблему – которой был не прерванный поцелуй, а вся безумная ситуация с городом и цитаделью – не решить истреблением. Жертв и так было предостаточно. Как именно ее решить, юноша не знал, но знал другое: на кону гораздо большее чем кто-либо предполагал. И теперь эта проблема стала личной.
С того дня, как Богоубийца прошел через ворота Зосмы и сделал свое необычайное приглашение, в процессе вербовки экспертов, в потоке их бесконечных спекуляций – и вплоть до того, как он наконец увидел Плач, в определенной мере Лазло был свободен от всяческих ожиданий. Конечно, он хотел помочь. Еще как! Он грезил об этом, но никто не обращался к нему за решением, да и сам он его не искал. Просто впадал в уныние. «Что я могу сделать?» – беспрерывно вертелся вопрос. Он не алхимик, не строитель, не эксперт по металлам или магнитам.
Но
