Иван Ивановича, называет его «гусаком». А гусак – тоже явный фаллический символ. Таким образом, Иван Никифорович возвращает Иван Иванычу оскорбление той же монетой.
Евгения перевела взгляд с Гремина на Марианну.
– Ну разве не так? Не согласны? Ответил Гремин:
– Ну, насчет интерпретации ружей и гусаков я бы ручаться не стал. Я в Университете изучал философию и никогда психоанализом не увлекался. У нас в Сорбонне все было поконсервативней. Но в главном, я считаю, мы все согласны. У Гоголя, безусловно, было какое-то сексуальное расстройство, наложившее отпечаток и на всю его жизнь, и на его творчество. Вопрос в другом: помимо символов, разбросанных по его произведениям, какие-то свидетельства все-таки должны же остаться!
Тишина и кромешная темнота. Марианна сильно устала от разговора и ей больше всего хотелось, чтобы Евгения побыстрее ушла, и они с Греминым остались вдвоем. Но Евгения снова вмешалась, неожиданно робко:
– Не знаю, может быть, это окажется пустышкой… В худшем случае мы потеряем один вечер. Не больше того.
– Ты о чем?
– Недавно я подружилась с группой аспирантов моего отца. Своеобразные ребята. Они помладше меня. Никто из них не воевал. Война для них осталась в памяти месяцами немецкой оккупации, дискомфортом, дефицитом продуктов, мыла, еще там чего-то. И сейчас у них безудержная страсть к жизни. Им хочется испробовать все, что испробовали их отцы, деды.
Чаще они коммунисты или социалисты, каждый по-своему. Для них нет авторитетов. Они как правило из небедных семей, а кое-кто из высшей знати… Они создали приличный любительский театр. Организуют совместные поездки, экскурсии. Ездили тут в Вену по местам, связанным с Фрейдом. Последнее их увлечение – психические заболевания на половой почве у великих людей. Каждому члену группы дается поручение, он собирает материал. Потом на базе этого материала пишут сценарий. Они поставили спектакли по жизни Бодлера, Малера и еще кого-то – не помню. Про Бодлера я видела, сделано недурно.
– К чему ты это все рассказываешь?
– А вот к чему. Они сейчас готовят спектакль о Гоголе.
– О Гоголе? Ты серьезно?
– По-моему, они его еще не поставили. Меня бы пригласили. Только должна предупредить вас, там весьма специфическая обстановка. Молодежная.
Гремин неожиданно откликнулся:
– Да, давайте посмотрим. Нас же там не съедят. А что обстановка – мы еще не старики.
Марианну эта идея не привлекала совершенно, но возражать было неудобно.
Евгения заметно повеселела.
– Хорошо. По-моему, они встречаются по пятницам.
– А где? – спросила Марианна.
– Обычно у кого-то дома. В тот раз, когда я была, ставили во дворце Одескальки.
– Фантастика! Прямой потомок князей Одескальки изучает психоанализ. Но это так, к слову.
– О'кей, я все узнаю и позвоню.
ГЛАВА 7
Евгения чувствовала себя отвратительно. Она все выяснила. Группа студентов старших курсов и аспирантов Ла Сапьенца, кучковавшихся вокруг князя Боргезе, подготовили театрально-музыкальное действо на тему гомосексуализма Гоголя. «Три возраста гения». Сегодня, в пятницу вечером, им предстояло поставить спектакль.
Евгения пролистала сценарий и жалела, что затеяла эту авантюру. Она несколько раз была на грани позвонить Марианне и под каким-нибудь удобным предлогом или вообще без предлога все отменить. Но не смогла себя заставить. Она не особенно верила, что Гремину угрожает опасность, но прекрасно отдавала себе отчет в том, что второго шанса получить то, что она хотела, у нее не будет.
Евгения заехала за Марианной чуть раньше назначенных 19.30. Когда Марианна вышла вместе с
Греминым, она стиснула зубы до боли, чтобы не застонать. «Если тебя не убьет эта тварь, тебя убью я…». Евгения успела вообразить себе, как втыкает нож в спину Гремину и проворачивает, но вовремя взяла себя в руки. Гремин уже открывал дверь машины, чтобы усадить Марианну. Через минуту они расселись. Евгению прорвало.
– У меня большие сомнения, что Гоголь был гомосексуалистом. Просто не вяжется. Это было бы зафиксировано и в мемуарах, и в научной литературе. В тогдашней России в свете гомосексуализм в мужской среде не считался чем-то особо предосудительным. В отличие от Америки. Министр просвещения Уваров был гомосексуалистом, о чем прекрасно знали все, включая императора. Да что там! А Чайковский! Алексей Апухтин, довольно известный поэт. Был еще такой писатель – Владимир Мещерский. Князь Корсаков – вице-президент императорской Академии наук, кстати, любовник Уварова. Думаю, для общей картинки нам будет небесполезно посмотреть спектакль. Во всяком случае, за одно я ручаюсь – цитаты будут воспроизведены дословно. Ребята, при их вольностях, очень скрупулезны.
Марианна отреагировала с легким раздражением:
– Не волнуйся, Евгения! В нашей ситуации, – Евгения приняла к сведению, что Марианна не отделяет себя от Гремина, – у нас особого выбора нет. Мы взрослые люди. А потом, я надеюсь, – ничего запредельного там не будет. Ты же нас не на оргию ведешь?
Евгения замялась. Марианна уставилась на нее. Та затруднялась с ответом.
– Ну, в общем, там будет специфическая обстановка. Я бы не исключала ничего.
Вмешался Гремин:
– Да господи! Всегда же можно уйти! Какие проблемы! Для меня сейчас важна любая зацепка.
Они приехали чуть раньше. Чтобы познакомиться. Евгения не без труда уговорила хозяина разрешить привести двух друзей. Они, мол, всерьез интересуются жизнью и творчеством Гоголя. Хозяин согласился с условием, что они приедут заранее. Остальные гости – постоянные члены кружка – собирались попозже и анонимно. Как обычно, приезжали в масках.
Евгения уже бывала у князя Боргезе, и каждый раз испытывала потрясение. У князя была немаленькая, одноэтажная вилла по старой Аппиевой дороге следующая калитка за мавзолеем Цецилии Метеллы. К вилле примыкал участок земли, ничем не занятый, как бы обнимавший с задней стороны мавзолей. Поскольку и прилегающие участки были не застроены, свободны от деревьев, открывался шикарный вид, изумительный, завораживающий. Особенно на закате… Приедь они получасом раньше, застали бы закат во всей его красе. Сейчас же на горизонте виднелся лишь кусочек апельсинового солнца. Над землей царило предчувствие сумерек. Все покрывала благоговейная тишина.
Но главная прелесть виллы заключалась не в ее местоположении и не в этом ни с чем не сравнимым ощущением тишины и одиночества в двух шагах от Рима посреди убегавшей вдаль равнины. Не в очаровательной вилле эпохи либерти, заполненной предметами раскопок, чаще нелегальных и нигде не зарегистрированных. И не в старинном фиговом саду. Вилла славилась среди знатоков римской старины своими каменоломнями. Именно каменоломнями – не катакомбами. Там никого никогда не хоронили. Под участком на сотни метров в разные стороны расходились просторные подземные галереи. Они залегали не глубоко, но сохранились в идеальном состоянии. Когда-то, во времена Римской империи, здесь добывали известняк. Потом о каменоломнях забыли. И это спасло их. Сегодняшнее представление давали в одной из просторных штолен.
На кухне их встретил хозяин дома – князь Боргезе. Молодой человек лет тридцати пяти, то есть явно не студенческого возраста, но еще продолжавший чему-то учиться. Порочность и пресыщенность причудливым образом сочеталась в нем с воинствующим любопытством до жизни. Несмотря на горы потребленных наркотиков и реки выпитого вина, у него сохранилась прекрасная голова. Евгения не раз слышала, как ее отец сожалел: «Если бы князь, при всех своих пороках, посерьезнее занялся наукой, не важно какой, он бы достиг невероятных результатов. У него настоящий талант исследователя».
Евгения представила Гремина. Марианна и князь были знакомы. Евгения несколько опасалась, как эта тусовка воспримет нового гостя. Кроме князя на кухне пили вино и жарили вырезку его постоянная приятельница – высокая крупная девушка с роскошной копной каштановых волос, чувственными губами и огромными рубиновыми серьгами и двое особо приближенных друзей. По совместительству сценарист и
