Собственно, и с Евгенией она познакомилась благодаря своим американским завязкам. После Рима Божана собиралась отправиться в США по приглашению Принстонского университета. Ей вроде бы обещали грант на написание истории первых лет психоанализа. С визой что-то не ладилось. И тогда кто-то из коллег посоветовал ей обратиться к дочке профессора Капулетти, работавшей секретарем у американского посла. Виза была получена. И Божана, по-серьезному признательная, была готова расплатиться одним из двух доступных ей способов: поделившись информацией из неисчерпаемых резервов своих наблюдений. Ко второму, более простому, способу в последнее время Божана прибегала все реже.
Марианне Божана агрессивно не понравилась. Но Евгения опять, похоже, попала в точку. Болгарка, с ее прошлым и профессиональным амплуа, действительно могла знать что-то интересное. И мешать Гремину ее допрашивать Марианна не собиралась.
Покончив с аперитивом, они переместились в обеденный салон. Марианна не слишком любила присматривать за горничной и еще меньше – готовить, поэтому на вечер она выписала официанта из «Кампонески», наверное лучшего ресторана Рима, специализировавшегося на пьемонтской кухне. И блюда заказала там же. Так частенько поступал ее отец. Получилось просто, дорого и по-французски: улитки в «Шабли» и утиная грудка под апельсиновым соусом. Чтобы помочь преодолеть первые подступы к деликатной теме, заранее проинструктировала официанта обильно обносить вином. Перед очарованием бесподобного «Пуи фюме» устоять было нелегко. А под утку – «Кло де Вожо Гран Крю».
Евгения подала сигнал:
– Сознаюсь, едва мы с Божаной познакомились, я сразу подумала: нам надо обязательно встретиться вместе. Ведь мы все, не будучи русскими, так или иначе связаны с Россией и русской культурой. Даже Марианна, – взяла грех на душу Евгения, – изучала в Университете русскую литературу. Но у нас есть и общая страсть – любовь к Гоголю.
Божана чувствовала себя замечательно и частенько, скорее по привычке, бросала кокетливые взгляды на Гремина. Однако она четко помнила, зачем ее позвали и откликнулась сразу.
– О да, Гоголь – та еще штучка. Преинтереснейший тип. Знакома я с ним, правда, не была, но немножко занималась его судьбой. Давно, когда вас, девушки, еще не было на свете. Так что спрашивайте, не стесняйтесь.
Гремин тоже не заставил себя просить дважды. Над легендой он, так показалось Марианне, не слишком ломал голову.
– Спасибо, я вам расскажу в двух словах, в чем суть. История почти детективная. И даже фельетонная. В годы войны со мной в партизанском отряде воевал старый белый эмигрант. Из знати. К тому же гомосексуалист и монархист, не скрывавший ни своих сексуальных, ни политических предпочтений. Понятно, что основное население партизанского отряда – молодые и здоровые нормальные ребята – держали его за чужака, хотя по-своему уважали, потому что старик, – а ему тогда было хорошо за шестьдесят, – люто ненавидел немцев, именно немцев как таковых, отнюдь не только нацистов, и отлично, грамотно воевал. Ни на что не претендуя и ничего не ожидая. Бывшему царскому генералу, ему никому ничего не требовалось доказывать.
Гремин как-то упоминал историю про старого белогвардейца, но тогда Марианна не придала ей значения. Сейчас она прислушалась.
– А ко мне старик испытывал определенную симпатию. Все-таки я тоже русского происхождения. Единственный в отряде. К тому же интеллигент. И хотя, очевидно, не педераст, но бурно свое презрение к человеческим слабостям ближних не выражал. Короче, старика, обычно, замыкавшего цепочку, прикрывая отступление огнем, – он был классный стрелок, – накрыло миной. И оторвало обе ноги. Мы его вынесли. Наверное, его можно было спасти. Но он сам нас остановил, когда мы попытались перетянуть изуродованные культяпки: «Не надо. От потери крови самая легкая смерть. Дайте лучше папиросу и стакан коньяка». Я с ним просидел до конца. Он мне оставил свои личные вещи: часы, золотой портсигар, Евангелие на греческом XVIII века. Попросил после войны разыскать своего последнего любовника – молодого парнишку, аспиранта Сорбонны. Того отправили в Освенцим. И тогда же он мне рассказал, что в Италии остались сенсационные документы, раскрывающие загадку болезни и смерти Гоголя… Потом меня закрутила жизнь, и я не вспоминал о предсмертных словах старика. Но сейчас, будучи в Италии, было бы грешно не проверить информацию. Пока наши изыскания ни к чему не привели, нам нужна ваша помощь. Как вы считаете, кем Гоголь все-таки был – некрофилом или гомосексуалистом?
Гремин замолчал. Женщины внимали ему, как зачарованные. Марианна не верила своим ушам. Когда Гремин начинал свой рассказ, была абсолютно уверена, что он даст более-менее правдоподобную липу. А сейчас она не знала, что и думать.
Божана слушала предельно внимательно, что, впрочем, не мешало ей с нескрываемым удовольствием отдавать должное утиной грудке и вину. Почувствовав на себе взгляды трех друзей, включилась в беседу. Ее густой, низкий, прокуренный и невероятно сексуальный голос полился свободно и уверенно.
– Я не буду долго рассказывать о себе. Это никому не интересно. Я посвятила Гоголю около года своей жизни. Ему и Достоевскому напополам. Конечно, двое даже таких мужчин не могли заполнить всю мою жизнь целиком. – Она улыбнулась. – Но тем не менее целый год большую часть своего времени, энергии, страсти я отдавала именно им двоим.
Я хотела написать книгу. Сюжет ее мне подсказал Эрих Фромм. Когда-то мы с ним близко дружили, – Божана мечтательно замолкла, словно вспоминая. Потом улыбнулась. – Ну, ладно. Бог с ним. Я должна была с позиций психоанализа проанализировать, как комплексы этих двух великих людей отражались в их творчестве. С Достоевским было проще.
– Ну, это классический случай, – поддержала Евгения. – Карты.
«Вот у кого патология, у Евгении, – Марианна рассердилась. – Не может не выскакивать!»
Но Божана не обратила внимание, повинуясь своим мыслям.
– Да, с Гоголем сложнее, – она замолчала, словно вспоминая.
– А почему вы не дописали книгу? Не жаль было бросать? – спросила Марианна.
– Не поверите. По мере того как я погружалась в тему, мне становился слишком неприятен сам персонаж. В один прекрасный момент я не могла себя преодолеть. Стало противно. Знаете, это моя болезнь. Я не могу слишком долго находиться с мужчиной, если он мне не нравится. Так или иначе о личной жизни Гоголя мне кое что известно.
Она снова улыбнулась, не без самодовольства, и обратилась к Гремину, переходя на «ты»:
– Я попробую ответить на твой первый вопрос. Он не совсем удачно сформулирован. Скорее всего,
Гоголь был и некрофилом, и гомосексуалистом. Имел четко выраженные садистские пристрастия. Умненький Набоков в недавнем эссе о Гоголе, опубликованном на английском, приводит прелюбопытнейшие примеры. Так, сам Гоголь однажды сознался Пушкину, что самое забавное зрелище, какое ему пришлось когда-либо наблюдать, – как обезумевшая от боли кошка металась по раскаленной крыше горящего дома. Или другой сюжет. В Швейцарии великий русский писатель однажды несколько часов кряду занимался тем, что расплющивал тростью маленьких ящериц, выползавших погреться на солнышко. Подобных эпизодов немало. Я перелопатила массу документов, и у меня нет ни малейшего сомнения, что у Гоголя имелся целый клубок извращений. Но дело в другом. В загадке. Тут вы все трое абсолютно правы. Загадка Гоголя действительно есть.
По мере того как Божана говорила, чувствовалось, что тема зажигает ее. В полумраке фиолетовая губная помада, когда болгарка усмехалась, отливала иссиня-багровым. Она успела основательно выпить. Глаза заблестели. Щеки разрумянились. Голос приобрел театральный пафос. Сделав длинный глоток, Божана покачала головой:
– «Кло де Вожо» – наверное, лучшее вино в мире. Не стоило тратить столько денег.
– У меня еще есть неплохой «Сотерн», – похвасталась Марианна, ни на минуту не забывавшая, что ее задача хозяйки в том, чтобы постоянно подпаивать гостью. – Давайте переберемся в салотто. Там нам будет удобнее.
Божана полностью овладела обстановкой. Она не зря практиковала психоанализ.
Усевшись поудобнее в уютном кресле с бокалом холодного «Сотерна», она обвела взглядом своих собеседников. Те устроились напротив. Марианна и Гремин на диванчике. Евгения на массивном низком пуфе. С Цезарем на коленях.
– Давайте поиграем. Попробуем суммировать, что вызывает недоумение в жизни Гоголя. Что в ней было
