– Даже если он будет умирать?
– Особенно когда он будет умирать. Ты не представляешь, что такое смерть Стража. Предыдущий умер в тридцать девятом, и потом еще шесть лет трясло всю планету, а за мной шла бесконечная охота.
Ленинград, 1941 год
Было темно, шел мелкий дождь, и это вселяло надежду в горстку бойцов, переплывавших сейчас Неву. Немецкие снайперы могли проглядеть их лодку в суматохе постоянной перестрелки с укрепившимися на другом берегу ополченцами.
Натан Стругацкий зябко кутался в свою потертую шинель и думал, что именно сейчас предстоит момент, который случается у человека всего лишь раз в жизни.
Вчера в штабе его неожиданно окликнул командир:
– Залманыч? А ну-ка забеги, твою туда, ко мне на пошептаться.
«На пошептаться» было любимой присказкой и значило, что предстоит серьезное задание. Многие поглядывали на командира косо из-за странного чувства юмора, но Натану он нравился: всегда говорит то, что думает, не воткнет нож в спину.
– Слушай внимательно, морда жидовская. Тут такая каша заварилась, – сказал он, закручивая папиросу, – что я даже не знаю, куда и что. Садись давай.
Они сели, командир пыхтел, словно паровоз:
– Хочешь, я тебе сломаю ногу?
– Не понял, – переспросил Стругацкий.
– Ну ногу или руку, один куль в мешке. Всяко лучше, чем лежать внутри.
Натан Залманович с недоумением смотрел на него.
– Чего вылупился? Тебя на «невский пятачок» посылают, слыхал небось о таком?
Небольшой участок у Невы, где удалось оттеснить немцев, пользовался, мягко говоря, дурной славой. Обычно живыми оттуда не возвращались.
Командир наклонился и, дыхнув луком, прошептал:
– Корпеть налево, Залманыч, соображай! Лучше полежишь в больнице, скажешь – поскользнулся. У тебя же два шкета мелких и жена! И жид ты – правильный, наш. Нет у меня никакого настроения на убой посылать грамотного командира. Кто этими долбоклюями командовать будет? Бабушка моя? А так с гипсом походишь и бойцов натаскаешь. Ты же не сопля на брюхе, Гражданскую прошел.
Стругацкий снял очки, упер кулак себе в лоб и сипнул:
– Опять стуканули. Опять. Кто на этот раз?
Откинувшись на стуле, командир захохотал от души:
– Думаешь, стуканули? Нет, братец, все намного веселее, в колено тебе пень. Вот слухай сюды. Вызывает утром меня не кто-нибудь, а сам Жданов. Я чуть, прости, в штаны не наделал, решил, уж не пойти ли в церковь перед смертью исповедаться. Как говорится, прилетает мошка к кошке, а та ей: мол, так и так, есть у тебя такой комроты Стругацкий? Ждет его вместе с группой смертников старый друг по Сталинграду на «невском пятачке» и обещает закончить давно начатую беседу. Ну, думаю, Залманычу каюк. Как тебе эдакая загогулина?
Улыбнувшись, Натан сказал:
– Это лучшая новость, которую я слышал за последнее время.
Подплыв к берегу, лодка тихо ткнулась кормой в песчаную отмель. Чекисты один за другим, пригибаясь, десантировались.
Ползком двинулись в сторону от видневшихся неподалеку брустверов, возведенных из человеческих тел. Направление указывал периодически мигавший фонарик.
Наконец, первый из разведчиков достиг цели и подал рукой сигнал, что все чисто. Заняв периметр обороны, пропустили внутрь Натана Залмановича.
В маленьком пролеске стояла, хитро упрятанная под огромными корягами, землянка. Подходя к ней, Стругацкий услышал, как знакомый голос пытается перекричать канонаду:
– Берлога, я Туман, Берлога, я Туман, как слышите? Кукушка поет соловьем, деревья не пилить! Деревья не пилить… Принял тебя, Берлога, отбой.
Внутри за рацией сидел в маскировочном халате Кнопмус. Увидев вошедшего, улыбнулся, кивнул на топчан рядом с собой.
– Извини, Натан, вставать не буду, низковато. Садись сюда, уже второй день тебя дожидаюсь.
Пригибаясь, гость подошел и пожал протянутую руку Юрию Альфредовичу, затем устроился поудобней рядом.
Кнопмус взял со стола огромный нож, ловко вскрыл пару консервных банок, стоявших на столе.
Протянув одну из них гостю, плеснул в жестяные кружки что-то из фляжки.
В нос ударил терпкий запах спирта.
– Давай, за встречу.
Они выпили, и Стругацкий набросился на тушенку. Подцепив кусок вилкой, прожевал и с удивлением стал разглядывать банку в тусклом свете лучины.
– Трофейная, – пояснил Кнопмус, – вчера немного вперед продвинулись и пополнили, так сказать, свои запасы продовольствия. Не бойся, не из человечины, ешь спокойно.
Он прислушался к происходящему снаружи.
– Не стреляют больше. Отлично. Теперь, если кто захочет нанести нам нежданный визит, мы сразу об этом узнаем.
– Ночные стрельбы ради дорогого гостя были? – поинтересовался Стругацкий.
– А ты как думал! Прием по высшему разряду. Ладно. Запоминай наглухо, второй раз повторять не стану. Уже скоро мы снова встретимся, и тогда вернешь должок за тридцать седьмой год. Но для этого необходимо выбраться из города. По дороге перехвачу, здесь слишком пристальное внимание к моей скромной персоне.
Натан Залманович не торопясь, с наслаждением прожевал кусок тушенки и спросил:
– Каким образом мы эвакуируемся с семьей?
– Не с семьей, – поправил тот, – возьмешь с собой только Аркадия, он поможет в трудный момент.
Стругацкий замотал головой и поставил банку на стол.
– Нет. Простите, но так дело не пойдет. Или едут все, или не едет никто.
– Ты меня не дослушал. С женой и Бобкой все будет в порядке, я позабочусь об этом. Проблема в другом. Тебе предстоит сыграть самый сложный спектакль в своей жизни. Будешь предпринимать все усилия, чтобы вывезти всех, но безуспешно. Горе должно быть убедительным даже для супруги и детей. Иначе – сам знаешь. Сталинград ведь еще не забыл? Тогда было, конечно, проще. Теперь пришлось пойти ва-банк и задействовать местных чиновников. За тобой будут наблюдать сотни внимательных глаз. Малейший прокол, и я не поставлю за жизнь твоей семьи ломаного гроша. Следующее не менее важное…
Вдруг Кнопмус замолчал. Натану Залмановичу показалось, будто маленькие, глубоко посаженные глаза таинственного собеседника на мгновение затопила чернильная тьма.
– Ложись! – закричал он внезапно и, столкнув на земляной пол Стругацкого, сам бросился сверху.
Рядом громыхнуло так, что на какое-то мгновение мир словно исчез. Затем Натан Залманович почувствовал, как на спину сыплются комья земли, а рядом падают горящие остатки деревянных балок землянки.
На месте, где еще недавно стоял стол с рацией, зиял край большой воронки.
Кнопмус протянул руку.
– Бегом отсюда. Меня выследили. Уходим к лодке.
Стругацкий вскочил. На удивление, не было не то что контузии, даже на руках не осталось ни единой царапины, хотя снаряд разорвался в двух шагах от него.
Отряхнув с шинели землю, он услышал вновь начавшуюся перестрелку и канонаду.
– Уходи сам, я должен забрать своих людей, – ответил Натан и кинулся без промедления к охранявшему их оцеплению.
– Как же мне надоели эти блаженные, спасу от них нет, – проворчал себе под нос Кнопмус и аккуратно двинулся следом, постоянно внимательно оглядываясь.
С пригорка в сторону мирно покачивавшейся у берега лодки спешил маленький отряд, позади которого, поминутно отстреливаясь от наступавших немцев, бежали Стругацкий и Кнопмус.
– Погоди, – закричал Юрий Альфредович, – так нам не уйти. Стой на месте,
