– Принял, Седьмой. Отбой.
Мужчина расстегнул наплечную кобуру. Затем, взяв с соседнего кресла зимнюю форменную милицейскую куртку, выбрался наружу. Он внимательно огляделся и, ничего не заметив, отправился к стоящим рядом машинам.
Прошло уже пять минут, а Седьмой так и не увидел свет фонаря Пятого. Он выглянул в коридор второго этажа, крикнув:
– Всем внимание, возможно, прибыли гости.
Затем до максимума увеличил громкость рации и нажал кнопку вызова:
– Пятый, ответь. Седьмой на связи.
Раздался режущий слух щелчок, знакомый голос произнес:
– Седьмой, я – Пятый. Код «двенадцать».
– Пятый, твою мать, – проорал негодующе Седьмой, – где шляешься?
Рация помолчала, затем прохрипела:
– Батарейки сели в фонаре, менять пришлось, сейчас буду в зоне видимости.
Седьмой вернулся в комнату и укрылся на всякий случай за стеной слева от окна. Передернув затвор автомата, он напряженно всматривался в ночную пургу.
Вскоре появился долгожданный луч света, а вслед за ним и угловатая массивная фигура Пятого. Остановившись в условленном месте, тот дважды включил и выключил фонарь, после чего отправился дальше.
Только теперь Седьмой понял, что весь мокрый от пота. Убрав за спину автомат, достал платок, вытер руки и лицо. Затем снова высунулся в коридор и прокричал:
– Все в норме. Работаем дальше.
Недалеко от дома, вне зоны видимости, в небольшом, выделяющемся мрачным пятном ельнике, стояла машина спецсвязи. За спиной связистов хмурился уже немолодой мужчина лет пятидесяти с худым, будто вылепленным из белой глины лицом, пронзительными голубыми глазами, буквально прожигая им затылки.
– Геннадий Николаевич, снайперы сняли трех водил, – повернулся к нему один из них, – четвертый пошел под прицелом в плановый обход, подал верный сигнал. Из дома поступил сигнал отбоя тревоги. Перетянем время, в любой момент – кто выйдет на улицу…
– Не каркай, – сухо отрезал он, – давно уже решили – не начинать без…
– Товарищ генерал, – отвлек внимание второй радист, – они в пяти минутах, поступил приказ «Вьюга».
Мужчина удовлетворенно хлопнул ладонями себя по коленям.
– Ну вот и ладушки. Теперь давай отсчет.
Под сугробами в разных местах участка перед особняком гулко звучало:
– Пять. Четыре. Три. Два. Один. Пошли!
Окна по всему дому, будто по мановению дирижерской палочки, одновременно зазвенели разбитыми стеклами. Вместе с хлопьями снега внутрь посыпались здоровяки в белых маскхалатах, с автоматами в руках.
– Всем на пол!
– Лежать, я сказал!
– Мордой в пол! Мордой в пол!
Не прозвучало ни единого выстрела, бойцы группы «А» сработали, как всегда, профессионально. Меньше чем за минуту все было кончено.
Когда машина связистов подъехала к особняку, из будки охраны появился спецназовец. Он резво подбежал к водителю, держа наготове оружие.
– Ну? – требовательно поинтересовался.
– Баранки гну, – сердито ответил водитель, – шесть-четыре-три-семь. Иваныч, ты не параноик, случаем?
– В доме тертые опера сидели, а на такой мелочи и погорели. Лучше я параноиком буду, главное – живым параноиком.
Водитель засмеялся:
– Ладно, не грузи – грузило отвалится. Там кортеж едет, вы тачки со двора отогнали?
– Да. Проезжай.
Боец махнул рукой, и массивные железные ворота загудели моторами, освобождая дорогу. Белый фургон, хрустя по наледи колесами, въехал на территорию.
…Еще в семьдесят четвертом году Андропов создал антитеррористическую группу «А», которую сами бойцы называли «Андроповская», а в народе позже прозвали «Альфой».
Прикрываясь идеей противодействия террористам после трагедии на мюнхенской Олимпиаде, Юрий Владимирович заложил основу своего главного фактора противостояния Системе – силы, а позже приложил второй – ум в виде Ордена Черных Полковников.
В семьдесят седьмом «Альфу» возглавил Геннадий Николаевич Зайцев, который сейчас, плотно сжав тонкие губы, напряженно ждал развязки, пожалуй, одной из наиболее сложных операций, затеянной еще при жизни Андропова.
– Генерал, в эфире странное сообщение, прокрутить запись? – спросил связник.
Зайцев кивнул.
– Ты думаешь, что победил, – раздался из динамика голос с сильным кавказским акцентом, – но это – пиррова победа. Будет сегодня на ужин у глав директорское жаркое из зайчатины.
– Где заложник? – заорал генерал. – Свяжитесь с группой в доме, скажите, чтобы…
И тут раздался взрыв.
Москва, 1953 год
Лаврентий Павлович сидел за столом и хмурил брови, разглядывая схему, которую только что накидал, выискивая все возможные изъяны своего плана, когда зазвонил аппарат внутренней связи.
– Фельдъегерская служба, товарищ Берия.
Тот недовольно вздохнул:
– Хорошо, пригласите.
Он аккуратно сложил в папку разбросанные по столу бумаги. В кабинет громко постучали, и начальник охраны, открыв дверь, впустил внутрь мужчину в генеральской форме.
Первый заместитель Председателя Совета Министров СССР протирал неизменное пенсне тряпочкой.
– Давайте ваши документы, – не глядя на посетителя, протянул руку Берия.
– Там всего один листок, успеется, – ответил «генерал», – а пока побеседуем, кацо.
Удобно устроившись в кресле напротив стола, вальяжно закинув ногу на ногу, он с усмешкой посмотрел на изумленного хозяина кабинета.
– Узнаешь? – поинтересовался гость.
Берия все понял.
Он понял все.
Единственное, хотелось не сдохнуть на полу в луже собственной мочи, как Коба, а умереть стоя.
– Не имею чести.
– Еремеев.
– А, ты все-таки выжил. Я уж, грешным делом, надеялся, что сгинешь во время войны. Ну с чем пожаловал?
Тот хмыкнул:
– Хотел передать привет с того света от друга Коли.
– Так ведь мы, как я понимаю, и так скоро с ним свидимся, чего себя утруждать-то было?
Еремеев засмеялся:
– Не спеши, не спеши. Не скоро сказка сказывается, как говорят в народе. Тебе малява от кремлевской братвы. Прочтешь? – кивнул он на папку, которую положил рядом с собой на столе.
– Можешь на словах пересказать.
– Ну, собственно, ничего особо интересного, обычный понятийный канцелярский треп. Хотят они архив Ежова, который к тебе перешел от Системы, обратно получить – в обмен на тушку заместителя председателя. Самолетик уже зафрахтовали, сейчас сыну твоему, Серго, его товарищ звонит с предложением бежать из страны.
– Туфта это все, – зло ощерился Берия.
Еремеев кивнул.
– Конечно, туфта. Поэтому давай-ка лучше о деле. Знаешь, – задумчиво продолжил Еремеев, – после того как по твоему приказу хлопнули Колю, единственной целью в моей жизни было добраться до тебя и долго рвать зубами на мелкие кусочки. Неделями. Месяцами. Чтобы ты не переставая орал от боли и видел, как медленно тает искромсанное тело. Но потом понял: это контрпродуктивно. Пусть, думаю, взлетит орел на вершину, больнее падать будет. Заодно и урок новым игрокам Системы: всяк сверчок знай свой шесток. А то слишком много борзых вояк развелось в аппарате после войны.
– Неужели весь многолетний спектакль в новой шкуре был нужен ради твоего любовника Ежова?
Еремеев вскочил и, тыча пальцем в Лаврентия Павловича, буквально выплюнул каждое слово тому в лицо:
– Он был не просто моим любовником, он был учителем, я любил его больше жизни! Не тебе! Ублюдок! Судить! Что! Такое! Любовь!
Лаврентий Павлович смотрел на него с абсолютным спокойствием обреченного.
– Это ты жил как животное, вчера – одну пригрел, сегодня другую, – устало плюхнулся «генерал» обратно в кресло, чуть ослабляя на шее галстук, – впрочем, чего бисер перед свиньей метать… все равно не поймешь.
Берия поморщился:
– Слишком театрально. Как сказал бы товарищ Станиславский: «Не верю». Давай заканчивать.
– Погоди. Осталась самая малость. Официальная часть, так сказать. Просили передать слово в слово.
Закрыв глаза,
