В любую погоду, в любое время года здесь было чисто убрано – и ни единой живой души.
Машина останавливалась у здания штаба. Предупрежденный водитель узнавал его по двум колышущимся по бокам алым знаменам. Вывесок на этом бетонном, сером одноэтажном, с единственным окном здании не было.
При входе посетителя охрана занимала пост у двери. Гость заходил и исчезал, иногда бывало на несколько дней. В таких случаях приезжала сменная машина с новым караулом.
А бывало и так, что привозили кого-то, одетого в маску, и уезжали, оставив его навсегда за толстой дверью, обитой серебристыми металлическими пластинами.
Здесь стояла плотная тишина, нарушаемая лишь тихим урчанием автомобильного мотора и шуршанием шин.
…Сегодня к куратору таинственного Хранилища прибыл тот, кого ближайшее окружение Сталина знало под фамилией Кнопмус. Положив руку на плечо встречающего, мягко произнес:
– Можешь час побыть самим собой, Зафаэль.
– Мой Абрасакс добр и великодушен, – ответил почтительно поклонившийся мужчина.
– Пока не забыл, вот возьми, – прибывший протянул куратору небольшую коробочку, – тут амулет для Кобы, заряди года на четыре. И еще подготовь новый дьюар, скоро в нашей коллекции ожидается пополнение.
В чем-то они были схожи. Зафаэль, назвавший Кнопмуса Абрасаксом, тоже имел ярко выраженные восточные черты. Но его лицо, плоское как блин, с бледной, до синевы кожей, широким носом и волевым подбородком, никогда не выражало никаких эмоций. Глаза слепыми выцветшими бельмами взирали на окружающих из-под широких, но коротко подбритых темных бровей. Тонкие губы почти не раскрывались при разговоре, а голос звучал тягуче, с металлическим скрипом.
Был он одет в белоснежный костюм, под которым матово блестела черная рубашка с широким воротом и тонкой ниткой сползал хрустящий серебристый галстук. На ногах сияли лаковые остроносые туфли.
На Кнопмусе сегодня был оливковый френч, ставший за последние годы для него второй кожей, и хромовые сапоги.
– Будет исполнено. И да, если мой Абрасакс позволит, с вами хотел поговорить старый друг.
Тот благосклонно кивнул.
Из темноты пещеры с высокими сводами, освещаемыми лишь тусклым светом редких факелов, к ним вышла навстречу огромная собака, внешне чем-то напоминавшая ротвейлера, но с непропорционально большой приплюснутой мордой.
Подняв умные глаза на Кнопмуса, она издала ряд щелкающих звуков.
– Извини, но мой ответ «нет». Погоди, осталось буквально несколько лет, и будет тебе столько работы, что сам запросишься обратно, – ответил Хранитель.
Пес, недовольно фыркнув, что-то цыкнул и горделиво удалился в темноту. Зафаэль посетовал:
– Жалуется чуть ли не каждый день. Засиделся, скучно ему.
– Он важную работу делает, не могу пока отпустить его. Наверное, даже я лучше бы не справился, а характер у старика всегда паршивый был. Не обращай внимания. Голованы с рождения любознательны до безумия. Погоди-ка…
Сняв со стены факел, Кнопмус опустился на корточки и осветил каменный пол. На обсиданово-черных плитах проступали красным какие-то письмена. Поинтересовался, не оборачиваясь:
– Уже и младшие послушники мертвы?
Зафаэль лишь грустно усмехнулся:
– Думал, время еще есть. Ну, значит, тянуть более нельзя. Давай прогуляемся в святилище.
Это место помнило многих. Здесь бывали величайшие ученые и философы, художники и композиторы, политики и военачальники.
Многие.
За тысячелетия камень впитал в себя поступь лучших из лучших.
Сегодня же в огромных сводах зала, тонущих в темноте, Кнопмус услышал лишь тишину.
– До сих пор поражаюсь. – Хранитель выглядел опечаленным. – Мы ведь с Инессой успели стать настоящими друзьями. Я и не припомню, когда последний раз мог кого-то назвать другом.
– Если мне не изменяет память, вы постоянно ругались.
– Ну еще бы! Спорили до хрипоты. Просто потому, что мне хотелось в чем-то убедить ее. Жаль, удавалось редко, упрямая была до безумия.
Зафаэль кивнул:
– Это точно. А помните, когда на Ильича покушались, что устроила эта чертовка?
Кнопмус невольно улыбнулся:
– Кошмар. Чуть глаза мне не выцарапала. Ты ее еле оттащил.
– Так она и мне по лицу тогда засветила. Правда, потом разрыдалась и весь китель косметикой вымазала. А что вам сказала, помните?
– «Никогда человек не был и не станет игрушкой богов. История отплатит тебе».
– Не боитесь, Абрасакс? Не абы кто такое пророчество выдал.
– Знаешь, боюсь. Действительно, боюсь. И именно поэтому я здесь. Хочу кое-что проверить. Готовь обряд Великого Прощания с Инессой. Надеюсь, что ошибаюсь, иначе Суламифь будет последней, кто взойдет на алтарь.
Вологда, 1942 год
На запасном пути стояли с раннего утра. Кругом тишина, ни единого человека. Лишь сплошные составы, составы, составы…
Внутри спали все, кроме Аркаши. Он проснулся давно, когда вагон резко дернулся: наверное, отцепляли локомотив.
Уже несколько раз выглядывал наружу, но все так же было безлюдно. Мела метель, иногда где-то вдали раздавались гудки паровоза.
«Ждать больше нельзя», – решил Аркаша.
– Папа, пожалуйста, проснись, – он тряс за плечи отца, – ну проснись, папа, папочка. Мы приехали, надо выходить.
Натан Залманович, уже даже не серый, а словно бы прозрачный, стал тенью того человека, которого они с братом с детства боготворили.
Который был для них больше чем отец – Учитель, Наставник, Друг.
Но все его силы ушли на то, чтобы попытаться довезти людей живыми. И теперь он не хотел просыпаться. Аркаша начал что есть мочи тереть ему уши, затем бить по щекам.
– Проснись, папа, проснись. Ты должен! Проснись!
Наконец отец открыл глаза. Взгляд был стекленеющим. Аркаша помнил такой взгляд по Ленинграду…
…В конце осени он работал на заводе, собирал гранаты. Возвращаясь как-то вечером домой, встретил одного давнего знакомого. Не приятеля даже, так, пересекались во дворе иногда. Они перебросились парой ничего не значащих фраз. Это было важно: что-то сказать друг другу, прежде всего для самого себя, чтобы убедиться – я не сплю, я еще жив, я не умер.
Аркаша пошел домой и вдруг услышал за спиной странный глухой звук падения. Обернувшись, увидел, что его приятель рухнул там же, где и стоял. Когда Аркаша подбежал, тот был уже мертв. В то время еще хоронили покойников, потому кинулся за врачами, милицией…
Но этот взгляд… да, тот же взгляд был у того парня при разговоре, перед тем как он упал замертво.
– Вставай. Мы должны идти.
Отец просипел:
– Надо разбудить остальных.
– Все спят. Послушай, доберемся до вокзала и позовем на помощь.
– Эти люди доверились мне, я останусь. Иди один.
– Хорошо, тогда и я останусь тут с тобой. Через пару часов умрем вместе. Согласен?
Отец с трудом приподнялся, обхватив двумя руками сына за плечи. Он казался тяжелым и огромным, хоть и был похож на оживший скелет.
Помогая друг другу, вылезли из вагона. Пока Натан Залманович сидел на промерзлой земле и отдыхал, Аркаша задвигал тяжелую дверь обратно, чтобы дать пусть крошечный, но шанс тем, кто оставался внутри.
Отдышался.
Помог встать отцу. Держась за борта вагонов, они медленно двинулись в
