— С чего бы мне тебя слушать?
— Потому что ты мне важна, — тихо отвечает Элгар, и пальцы разжимаются.
— Да вот только ты мне — нет.
На пустом, давно утратившем цвет лице появляется улыбка. Та самая, которая в бороде прячется. Но не узнаю я ее. Как же быстро она чужой стала, неприятной.
— Если не дорог, так чего ты все еще украшения и платья носишь?
С размаху бью открытой ладонью по щеке и еще раз — по другой. Только это и оставляю о себе на память, перед тем как в лес сбегаю, потому что не могу рядом находиться. Видеть его, слышать и понимать, что нет больше моего единственного близкого человека. Сгорел вместе с тем домом, с девушкой, которая никак не могла его дождаться.
Я остаюсь вдалеке от церкви, под каким-то неказистым деревом. У него широкий ствол и ветви, усыпанные продолговатыми острыми листьями. Они спускаются почти до земли, а между выступающими корнями легко спрятаться. Там я сворачиваюсь клубком, прижимаюсь лбом к коленям да так и сижу, пока меня не находит Голос. Тут же несусь к нему, сжимаю в объятьях. Я держусь за него, как за единственного, в ком могу быть уверена. Возможно, глава культа пугает. Но он хотя бы не лицемерит. Голос преследует свои цели, верен Атуму и уделяет внимание тем, кого считает нужными.
Поверьте, «нужный» и «особенный» — совершенно разные понятия.
Со мной говорят, но я не слушаю. Мне объясняют, кажется, что-то очень важное и гладят по заплетенным в косу волосам. Но я жду не этого. Хочется увидеть знакомую фигуру, понять, что Элгар не оставит меня одну. Только нет его, нет, и я ненавижу его за это. С каждым вдохом, с каждым ударом сердца — все больше. Его место занимает Голос. Далекий, пугающий, холодный, и в то же время он рядом. Зажимает прядь двумя пальцами, ведет по моей щеке. Именно поэтому, когда он спрашивает, готова ли я, коротко отвечаю:
— Да.
И киваю.
Каким было самое идиотское решение в вашей жизни? О котором вы жалеете по эту пору. Вспомните, что и, главное, — чем думали в тот момент. Едва ли головой. Выбор, точно сильный порыв ветра, толкает вперед, с обрыва. И лишь когда уже летишь вниз, понимаешь, что поступил неправильно. Только поздно. Поздно, ага.
Пойти на Очищение было вторым по глупости решением. Какое было первым?
Многие из вас сейчас подумали о моем уходе из дома. Как мило. Провалитесь. Я говорю о том, что примкнула к культу Атума. Вам должно быть стыдно!
В миг, когда дала согласие, я уже падала с обрыва. Но думала — вернее, убеждала себя, — что лечу. Раскидывала руки, чувствовала сильный ветер и нарастающее внутри волнение. Так и не заметила, как разбилась о камни, но осталась при этом жива.
Знаете, что называлось Очищением? Обряд, что людей избавляет от мыслей скверных. По скривившимся лицам некоторых вижу: догадываетесь, но все равно надеетесь на иной исход. Его не будет.
…Мы стоим в лесу, в отдалении от Вайса. Я и Голос, а впереди, закрывая нас спинами, с десяток его последователей. Не решаюсь спросить, зачем я тут нужна, но время от времени тяну главу культа за одежды. Да только он не замечает. Пальцы переплетены, сжаты крепко; в светлых волосах перья черные прячутся. Он точно хищная птица, принявшая облик человеческий. И я все жду — когда ж обратно-то обернется. Но чуда не происходит. Даже когда Голос руки разводит, и ветер начинает трепать длинные рукава-крылья, он собой остается.
Один из друзей-братьев начинает мелодию тянуть, спустя какое-то время присоединяются остальные. Знаете, происходящее похоже на расшитое бусинами платье, которое совсем недавно выглядело невзрачно, блекло. Песня без слов окрашивает мир в совсем иные цвета. Темнота становится гуще, звуки пропадают в десятке голосов. Вайс, виднеющийся за деревьями, замирает. Глава культа делает взмах и будто отделяет селение от нас невидимой чертой. И вроде я должна чувствовать себя в безопасности. Но страх становится тем сильнее, чем громче голоса братьев.
Когда вдалеке появляется небольшой огонек, который начинает пожирать черные силуэты домов, вздрагиваю, поглядываю на главу культа в ожидании ответа. Но его нет. И не будет. Голос водит по воздуху ладонью, вырисовывает пальцами фигуры. Тонкие губы его растянуты в улыбке. Он повелевает пламенем, и вот оно уже ползет по деревянной крыше, добирается до высокого шпиля. Я смотрю завороженно и чувствую, как что-то горло сдавливает.
Он не может! Не верю! Нет!
Открываю рот, но только хрип вырывается. Не понимаю, что происходит, и не хочу понимать. Слышу хлопок, и что-то вдруг рушится, падает с грохотом, почти заглушает крик, который все равно улавливают острые уши. Колени начинают дрожать. Я хватаюсь за главу культа, чтоб только удержаться, не упасть.
Но Голос не глядит даже: огонь провожает, и тот — яркий, далекий — в глазах играет. Не вздрагивает Голос, и когда следом за одним криком слышится другой, третий. Сливаются воедино, превращаются в вой, который будто доносится с той стороны, из Пак’аш.
Глава культа бормочет что-то себе под нос. Из быстрых фраз улавливаю лишь растянутое окончание.
Да очистятся.
Эти слова Голос произносит медленно, ими завершает каждую молитву, после чего голову склоняет. Быть может, ему, как и мне, отвратительно смотреть, как впереди полыхает город. Полыхает, начиная с церкви, куда в этот вечер пришли, чтобы вознести дары в честь очередного дурацкого праздничка, десятки людей. И вот они там, в месте, которое всегда считали своим убежищем, жмутся друг к другу, отгороженные стеной пламени.
— Не спасут вас хранители, — хрипло шепчу я. Голос, ненадолго замолчав, улыбается.
Хватаюсь за уши, прижимаю их к голове, закрываю глаза. Я не хочу видеть всполохи, не хочу слышать крики.
Пусть они замолчат! Пусть замолчат! Пожалуйста!
Но они только громче становятся, отчего меня трясет. Они винят меня, каждый из этих голосов. Проклинают, желают, чтобы я оказалась на их месте, пусть даже и не знают, что я —
