— И зачем они тебе?
Я даже не делаю вид, что считаю собеседника нормальным. Те, ктсгищет Врата, давно с разумом простились.
— Как думаешь, что для меня главное в жизни?
— Совать нос не в свои дела.
— Почти. — Гарольд усмехается и водит лентой по моей щеке. — Знания.
А ведь я, можно сказать, угадала.
— Врата Ун позволят мне поговорить с Древним. — Слова летят в пустоту. Гарольд запрокидывает голову, прикрывает глаза. — Но для начала мне нужны деньги. Много денег.
— Эй! — Тянусь, чтобы снова хлопнуть его по щеке, но что-то останавливает. — А если ты никогда их не найдешь?
Такой исход был бы самым вероятным. Никто не знает, где расположены Врата Ун: то говорят, что во льдах таятся, то наперебой советуют в море искать, а то и вовсе — в небе. Проси, мол, совета у Эйнри, она скажет. Да только занята Светлая Дева. Не до смертных ей. Все шьет и шьет.
— Я готов и к этому. — То ли кажется, то ли Гарольд правда улыбается мне. Кончик ленты щекочет нос. — Тогда меня ждет интересное путешествие. Последнее. Я уже стар…
На сей раз ничто не удерживает меня, и ладонь с хлопком опускается на эту наглую рожу. И впилась бы когтями, да, думаю, хватит с него.
Больше всего ненавижу это «Я стар». Уж сколько раз слышу — все тошно. Точно человек сострадания сыскать пытается или помощи какой. Притом говорят подобное лишь те, кому еще есть, чем удивить хранителей. Прочие просто жалуются: на спину, глаза, жену; на то, что на улице дождь, на то, что дождя нет. А еще — на соседа, который явно ворует кур, потому что уж больно вид у него подозрительный.
— Может, заткнешься уже? — тихо прошу я.
И в этот момент Гарольд наклоняется. Я не понимаю, зачем, но когда его лицо оказывается слишком близко, откатываюсь в сторону. И мне наплевать, что верхняя рубашка расшнурована, что лентой он повязывает свои волосы. Заберу еще, ага. Но позже. Когда Лиат перестанет хотя бы выглядеть так самодовольно. Ежели он хотел заставить меня уйти, у него вышло. Низкий поклон. И искреннее пожелание, чтобы на голову этому суру свалилось что-то с дерева. Да потяжелее.
Встаю, отряхиваюсь, гордо сбрасываю рубашку с плеч и кидаю ее в успевшего задремать Дио. Тот, почуяв знакомый запах, жмурится, кажется, даже урчит и крепко обнимает мою одежду. Наверно, будь на ее месте я, кости давно захрустели бы. Но приближаться к пещерному я не намерена. Как и возвращаться к Гарольду. Выбор не особо велик: или дремать под одним из деревьев, или прибиться к Зенки. Тот уже отправил свою рыжую надоеду спать и теперь продолжает помешивать варево в котле. Оно отменно пахнет. Хотя и смотрится как отходы.
— Эй, малыш. — Опускаюсь рядом и растираю замерзшие руки. — Малыш Зенки.
Мне добродушно улыбаются. Точно на самом деле рады меня видеть.
Большой деревянной ложкой Зенки зачерпывает то, что готовит, и протягивает мне. Я вижу кусок какого-то красного овоща и пучок мельруш. Эту траву, впрочем, довольно легко узнать и по запаху, а еще она славно подходит для любых блюд — будь то рыба или мясо. Даже если Зенки приготовил свое варево из дерьма, это уже можно есть, раз там плавает мельруш.
Вдохнув приятный аромат, я пробую. И в очередной раз удивляюсь: повезло же нам. Зенки ненавязчив, тих и прекрасно готовит. Но вместо того чтобы высказать все это вслух, я лишь одобрительно киваю.
— Я прикупил лепешек к похлебке.
За такое можно и по спине похлопать. Молодец, Зенки. Хозяюшка. Только не за этим я к нему пришла.
— Слушай, вопрос к тебе есть, ага.
Сажусь на корточки и подбрасываю немного веток в огонь. Совсем недавно их собрала Сатори. Сучков и палочек как раз хватит на время разговора. Или, как только костер погаснет, я просто усну. Даже если Зенки к тому моменту не закончит отвечать.
Рядом с ним тепло. А еще тут очень вкусно пахнет. Странное ощущение, будто бы я… дома. Вернее, в месте, которое люди обычно зовут домом: там, где уютно, спокойно и всегда есть, что пожрать.
— Скажи честно: кто твой хранитель?
Он долго молчит. Сначала — помешивает еду, озирается вокруг: не прервет ли кто беседу, не подслушает ли? Затем — замечает, что моя нижняя рубашка без рукавов, а ткань настолько тонкая, что, спроси кто, не холодно ли мне, не услышал бы ничего хорошего. Зенки снимает свою накидку и кутает меня в нее. Поначалу мне даже хочется послать его очень далеко: в Пак’аш или дальше. Ведь мы чужие друг другу. И уж он-то мне точно ничего не должен. А, посмотрите-ка, заботится. Еще бы не краснел так.
— Да нет у меня хранителя как такового.
И понятно, чего оглядывался. Услышь такое Сатори, наверняка рухнула бы в обморок. А Гарольд не понял бы. Хранитель есть у каждого. Иначе…
— Я просто не верю, — продолжает Зенки и садится рядом.
Иначе казнят.
Так поступают со всеми, кто не поклоняется духам. Они не молятся статуям в церквях, не таскают подношения. Да если народ в городах и деревнях послушать, то именно они, неверующие-то, и есть источник всех бед.
— Дурная башка. — Смеюсь и треплю его по волосам. И, чтоб не замерз да не заболел, пускаю под накидку, к себе. — Чего это ты не веришь?
— Да глупости все это. — И он улыбается. Так по-доброму. Точно говорит, что в похлебку что-то бросить забыл.
— И как ты к этому пришел?
Не понимаю, и чего меня это все волнует? Нашла бы себе местечко поудобнее, траву помягче, забрала бы у Гарольда его плащ и уснула. Так нет же! Сижу в обнимку с Зенки. Почти ощущаю, каковы на вкус его волосы. И все равно никуда не ухожу.
— Наверное, стоит начать с того, что с рождения моим хранителем был Джавал…
— Огонек?
Я даже перестаю удивляться. Ведь
