Хотя об этом она предпочитала помалкивать. Даже братцу ничего не сказала. Правда, они с Домиником и виделись нечасто, а когда все-таки пересекались, он был слишком хмур, чтобы выслушивать бредовые предположения сестры. Иногда, наблюдая, как Ник после отбоя небрежно надевает первую попавшуюся рубашку, кидает на плечи камзол и направляется к выходу, Дине хотелось крикнуть, остановить, сказать, что совершает глупость, но… брат уходил, а она лишь молча смотрела вслед.
С какой-то стороны его можно было понять – ведь, как бы Ник ни пытался скрыть своих чувств, любой знающий его человек ясно видел, что предательство Терри ударило по нему гораздо сильнее, чем он желал показать. Теперь Доминик старательно делал все, чтобы попросту не оставалось времени на мрачные мысли. Днем погружался в учебу, вечером засиживался в лаборатории, а ночью, после того как в общежитии объявляли отбой, пытался забыться в объятиях очередной прекрасной студентки.
Но если раньше, до того момента, как в его жизни появилась предательница-вертийка, Ник искренне наслаждался подобными похождениями, то теперь они превратились в настоящее наказание. Лица красавиц, с которыми он проводил время, давно слились в одно. Теперь ему стало совершенно все равно, красива девушка или нет, блондинка или брюнетка, светлокожая или смуглая. И объединяло их только одно качество – каждая была не той.
Дина видела, что кратковременные связи только ухудшают его состояние. И понимала: брат отчаянно ищет способ хоть как-то усмирить свою душевную боль… вот только ищет не там. А когда однажды заметила, какими глазами смотрит на него Терриана, то поняла, что на самом деле она мучается гораздо сильнее.
Филипп рассказал Динаре все, что смог узнать от самой Терри, и теперь она воспринимала поступок алхимички не так болезненно. Как-то ночью, глядя в темный потолок и тщетно стараясь уснуть, Дина задумалась: а как бы повела себя, окажись на месте Террианы?
Всего на секунду она представила, что это ее отцу, Каю, угрожает арест и последующая казнь, и, чтобы его спасти, нужно предать любимого человека. И в то самое мгновение Динара поняла: ради спасения папы она бы и саму себя предала. Да она бы сделала все, что угодно, пошла бы на любые жертвы, лишь бы ее родной папочка остался невредим.
Теперь Дина не могла обвинять Терриану. А ведь сразу после рассказа Бриса была готова собственными руками придушить «гадкую вертийку».
Когда в тот же день Эрлисса говорила с отцом, пытаясь убедить его не сообщать королеве о выходке Эмбриса, они едва не поруГаллись. Кай по каким-то одному ему известным причинам оправдывал поступок Терри – а Лисса никакого оправдания не видела. Лорд Мадели старался убедить дочь, что бедную девочку вынудили так поступить: ей не оставили выбора, она еще очень молода, и именно она пострадала больше всех. Вот только Эрлисса слушать его доводы не желала и с уверенностью заявила, что прощают предательство только полные идиоты. Но Кай почему-то грустно улыбнулся и ответил, что осуждать других может любой, в то время как понять стремятся единицы.
Тогда она не придала значения словам отца, попросту пропустив мимо ушей. И только гораздо позже, представив, что не Терриана, а она сама оказалась перед таким выбором, осознала их истинную суть. Даже хотела наведаться к Терри, сказать, что не винит ее, но почему-то так и не решилась. И при встрече в коридоре или в столовой продолжала делать вид, что они не знакомы.
А ведь самой Динаре теперь даже поговорить было не с кем. Фил казался слишком подозрительным и доверия не вызывал, брат все время был занят. В моменты одиночества и апатии ей часто вспоминался грустный, но гордый взгляд Террианы, у которой вообще никого больше не осталось – ни семьи, ни друзей, ни любимого. И на душе становилось особенно гадко.
В лабораторию Дина приходила каждый день, но недавно поймала себя на том, что почти ничем здесь не занимается. За столом совсем не работалось, поэтому она и облюбовала широкий подоконник. Поначалу еще пыталась составлять какие-то формулы, стараясь вывести идеальные пропорции потоков для сочетания четырех стихий, но потом забросила. Теперь чаще всего она просто являлась сюда, чтобы побыть среди людей, которые слишком заняты, чтобы обращать на нее внимание, а в один особенно хмурый вечер начала рисовать.
Художником Дина никогда не была, да и краски с холстами предпочитала обходить стороной, а вот карандашные рисунки давно являлись ее маленькой слабостью. И пусть эти работы были слишком далеки от шедевров, но душу девушка в них вкладывала совершенно искренне.
Вот и сегодня, после ухода Филиппа, перевернула очередной лист в большом блокноте, где делала расчеты, и принялась рисовать. И даже не удивилась, когда узнала в нарисованном карандашном портрете – Дамира.
По правде говоря, она уже давно стала ловить себя на том, что думает о нем, причем без всякой неприязни. Все же неожиданная помощь принца в ночь ареста Динары доказала, что она совершенно его не знает. И пусть Дамир часто пугал ее, а от одного воспоминания о высокомерном холодном взгляде Дину передергивало, но сейчас она была совсем не прочь встретиться с ним. Хотя бы мельком.
Когда до отбоя оставалось каких-то десять минут, а старший лаборант начал открыто выпроваживать засидевшихся студентов из лаборатории, Дина сунула блокнот в сумку и двинулась на выход. Она даже не задумывалась, куда идет, – ноги сами давно знали нужный маршрут. А вот мысли продолжали кружить вокруг образа сайлирского кронпринца, медленно обрастая романтическим антуражем.
Но стоило вспомнить момент допроса, когда Дамир насмешливым грубым тоном говорил о тех, кто будет «иметь ее тело», и светлый образ принца тут же померк и покрылся плотным слоем грязи, а сама Дина едва плеваться не начала. Уже собралась себя треснуть за то, что вообще думает о таком гадком типе, но вовремя опомнилась. Ее и так тут считают не вполне адекватной, а увидят самоистязание – и вовсе в ряды сумасшедших запишут.
В ночное время все магические огоньки академии становились гораздо тусклее, и теперь залы древнего дворца тонули в загадочном полумраке. Увы, но когда прозвучал сигнал отбоя, Динара все еще находилась в здании главного корпуса, причем в полном одиночестве.
Подземный коридор показался пугающим, хотя раньше она никогда не замечала здесь ничего подобного. Это было странно, потому что Дина вряд ли бы могла испугаться даже не темноты, а так… тусклого освещения. И она не стала обращать внимания на глупые эмоции и даже упрекнула себя в том,
