Ленка сидела на кухне, ковыряя в овсянке, и ждала, пока на коврик за дверью шлепнется утренняя газета.
Мама и папа всегда говорили, что доставка газет – это привилегия, получаемая, если живешь на одном месте больше нескольких месяцев. Были еще плюсы: комната для Ленки, деревья за окном, отдельная кухня и гостиная с телевизором.
Ленка плевать на это хотела. Она предпочитала жить за кулисами – какими угодно, – там она выросла, можно сказать, родилась, в пространстве за сценой – большом или маленьком и странно обставленном, где неизменными оставались лишь запахи грима, пота и самодельных салфеток, а еще – ее семья. Легендарные Летающие Кубатовы.
В лучшие времена, перед тем, как Ленка заболела, их было семеро: мама, папа, два старших брата, их жены и она сама. Все в толстовках и костюмах акробатов – в трико с блестками, руки замотаны лентой, на лодыжках – эластичные бинты. Они готовили номера, занимались растяжкой, одевали друг друга, штопали костюмы, подначивали других циркачей и следили, чтобы Ленке выделяли время на английский, математику и социологию. Они занимались с ней. Учили ее летать…
Номер «Кливленд Плейн Дилер» упал на коврик. Ленка открыла дверь и подняла газету, когда мама вошла в кухню.
– Ты сегодня рано проснулась, – укоризненно заметила она.
Ленка скользнула в кресло.
– Все в порядке, мам, правда. Мне приснился кошмар.
Мама закатила глаза и повернулась к холодильнику.
– Я делаю яичницу твоему отцу. Хочешь?
– Нет, – сказала Ленка и открыла газету на разделе развлечений.
Она проглядела киноафишу. Ничего стоящего. Это здорово: на кино нужны деньги. Ее братья и золовки посылали, сколько могли, но все уходило на аренду и докторов. Лейкемия – безумно дорогая болезнь, даже со страховкой, а хорошую работу трудно найти. Мама устроилась бухгалтером, папа – кассиром в «Джайэнт игл»[8]. Этого хватало на еду и членство в «ИМКА»[9], так что родители не потеряют форму, но, как заметила Ленка, всякий раз при разговоре с сыновьями, гастролирующими теперь с братьями Ринглин по Флориде, мама раздражена, а шутки папы становятся еще хуже, чем прежде.
Они были несчастны в Кливленде, так же как и она.
Ее привлек заголовок:
«CIRQUE DES CHAUVE-SOURIS[10]ЯВИТ ВАМ НАСТОЯЩУЮ МАГИЮ».Ленка не хотела читать дальше, но ничего не могла с собой поделать.
Прибывший из восточной Европы, Cirque des Chauve-souris – это взгляд в прошлое. Инспектор манежа Баттина привезла Старый свет в Новый: шоу позолоченного века, антикварный деревянный шатер и каллиопа[11]. Детям здесь не место. Никаких заигрываний с публикой и пустой болтовни: бар с пильзенским пивом и настоящая акробатика.
– В город приехал цирк, – сказала Ленка.
Мама даже не обернулась от плиты:
– Нет.
– Батутисты – чехи. Слышала когда-нибудь о Парящих Соколовых?
Мама покачала головой.
– А еще дрессировщица кошек. Ты же любишь номера с кошками. Ну, пожалуйста, мам.
В кухню вошел папа – волосы влажные после душа, рубашка, наброшенная поверх майки, застегнута лишь наполовину.
– В чем дело, berusko[12]?
– Она хочет в цирк, Йоска, – ответила мама. – Я уже сказала: нет. Тебе глазунью или болтунью?
Ленка протянула газету отцу. Он покачал головой, даже не взглянув:
– Мама права. Твой иммунитет под угрозой. Цирк – это дети, а где дети – там микробы. Нездоровая атмосфера, моя принцесса.
– Это же не супершоу, пап. Так, несколько номеров. Прямо из Старого света – тебе понравится. И доктор Вайнер не говорил, что мне нельзя гулять, только, чтобы не переусердствовала.
– Ты не станешь счастливей, видя, как другие летают, – буркнула мама, яростно взбивая яйца.
– Я скучаю по цирку, – Ленка встала и обняла ее напряженные плечи. – Пожалуйста, мам. Я сойду с ума, запертая в четырех стенах, гадая, смогу ли я когда-нибудь снова летать.
Это был шантаж, но за прошедший год она поняла: все становится лучше через боль.
Ленка с родителями приехали из Юниверсити Хай заранее. Перед открытием у них было время осмотреть знаменитый деревянный шатер «Цирка летучих мышей» снаружи.
– Ничего особенного, правда? – сказала мама.
– Это антиквариат, – заметил папа без особого восторга. – Могли бы его покрасить. Он слишком страшный, чтобы трезвонить о нем.
Он изобразил улыбку печального клоуна и взял маму за руку, а другую протянул Ленке. Она мягко сжала его пальцы и высвободилась. Да, было больно ждать в очереди вместо того, чтобы гримироваться и разогреваться за сценой, но лучше бы папа этого не показывал.
Внутри, пока мама занимала места в боковом ряду, Ленка окинула шатер взглядом профессионала. Он оказался просторнее, чем выглядел снаружи, но несколько перекошен. Заостряющийся потолок казался низковат для полетов, а арена – слишком мала для приличного акробатического номера. Рампа переходила в полукруглую сцену с занавесом из выцветшего красного шелка. Зрители сидели вокруг арены на раскладных стульях. В кабинках у стен стояли столы и скамейки, обитые бархатом. Над ними виднелись бледные старинные фрески – картины из цирковой жизни. Освещение оставляло желать лучшего, но Ленка различила двух пьеро, одетую в алое инспектора манежа, девочку на толстеньком пони, мальчика на трапеции.
Она почувствовала, как ее дернули за рукав:
– Начинается.
В шатре стемнело. Каллиопа хрипло завела «умпа-па, умпа-па», и луч света упал на женщину, одетую в бархатный плащ, длинный и коричневый. На голове у нее была полумаска с ушками летучей мыши, острыми и похожими на ивовые листья. Инспектор манежа. Баттина.
Она подняла руки, и плащ упал с ее запястий, будто тяжелые крылья.
– Добро пожаловать, мадам, – пропела она с русским акцентом, густым, как борщ. – Добро пожаловать, месье. Добро пожаловать… в Les Chauve-souris.
Ленка услышала писк под потолком, и внезапно воздух ожил: наполнился едва слышным, еле зримым движением. Испуганно вскрикнула какая-то женщина, а мама спрятала голову в ладонях, когда маленькие тени заметались среди огней, падая на арену. Оглушительный аккорд – и вместо летучих мышей перед ними появилась труппа в коричневых плащах и масках.
Мама сложила руки на коленях:
– Платки и люки. Хотя они быстрые.
Когда каллиопа заиграла «Гром и молнию», Баттина поднялась в воздух, скользя над рампой, с развевающимся за спиной плащом. Все затаили дыхание, даже Ленка. Ни в складках плаща, ни в отсветах «грозы» не было видно ни ремней, ни предательского блеска проволоки. Казалось, Баттина и правда летала.
Она сделала круг над зрителями и исчезла за занавесом.
– Мило, – сказала мама.
– Шшш, – откликнулся папа: – Акро-бэты[13].
Ленка хихикнула.
Парящие Соколы оказались тремя тоненькими юношами с невероятно быстрой реакцией.
Папа смотрел, как они крутят сальто, на миг застывая в воздухе, а потом прошептал Ленке на ухо:
– Они кувыркаются, как во времена твоего дедушки – очень умело, но без капли воображения.
Позади Ленки кто-то встал и направился к бару.
– Они теряют зрителей, – пробормотала мама.
Следующий номер был лучше: огромный мужчина в траченной молью медвежьей шкуре и девочка-змея в чешуйчатом костюме. Она обвивалась вокруг «медведя» так, будто в ее теле вовсе не было костей, пока он не
