В кухню заходит отец. Когда он с шумом двигает к себе табурет, я вскрикиваю и отскакиваю в сторону. Не могу понять, почему. Ведь он совсем не страшный. В помятой футболке, небритый, опухший после сна, такой привычный. И даже не ругает меня сильно.
— Истеричка, да? — вполне дружелюбно интересуется он. — Чего это ты?
Действительно. Чего это я.
Мама стоит в дверях и перебирает в руках подол платья. Она волнуется. Мама всегда волнуется за меня.
Топ. Топ-топ. Тук. Тук-тук.
По аллее парка идет старик с палкой. Он движется медленно, неровно и издали напоминает ворону с подбитым крылом. На скамейке сидит женщина и следит за ним. В руках у нее планшет с лентой новостей, но по времени записей видно — страница не обновлялась уже дольше часа. Женщина настороженно провожает старика взглядом. Нет, не тот.
На шее у нее бьется маленькая венка, а натянутые, перекрученные жилы дрожат от напряжения. Женщина устала ждать и бояться. Поэтому, когда рядом с ней опускается молодой человек в мешковатой серой куртке и бормочет: «Это вы по поводу котиков?», она с облегчением выдыхает. Отвечает, как учили: «Животными не интересуюсь».
Тот кивает. Некоторое время они молча сидят, глядя перед собой. Со стороны детской площадки доносится визг и смех. Женщина передергивает плечами.
— Предыдущее не сработало? — безразличным голосом спрашивает мужчина.
— Сработало, — женщина сглатывает. — Но, кажется, ее собственная память вытесняет чужую.
— Это интересно. Очень интересно.
Женщина резко поворачивается к собеседнику и смотрит на него так, будто он только что ее ударил.
— Я имею в виду, интересно с научной точки зрения, — мужчина растягивает губы в вежливую улыбку. — Вас это должно радовать. Если бы не наши исследования, если бы нам не требовались подопытные кролики, у вас бы не хватило денег даже на вшивое собачье воспоминание.
— С-спасибо, — шепчет женщина. — Я просто хочу, чтобы она была счастлива.
Старик с палкой идет по аллее обратно. Теперь он тащит за собой маленькую девочку. Та громко плачет и пытается вырвать руку. Старик шипит на нее, замахивается и кричит:
— Домой, я сказал!
Женщина наклоняет голову и повторяет почти беззвучно:
— Чтобы она ничего такого не помнила.
Мужчина протягивает ей капсулу.
— Инъекцию сделаете, как обычно. Врачу, на всякий случай, скажете, что это воспоминание от крупного животного. Дельфина там. Или кого еще. Не мне вас учить. А еще лучше — введите его вместе с каким-нибудь другим.
— Да-да, — радуется женщина. Она улыбается. Сеточка морщин разбегается вокруг глаз. — Я как раз купила подходящее. Их завезли буквально вчера.
«Топ-топ-топ. Рыжий котенок скачет по письменному столу, раскидывая в стороны тетради и ручки. Гоняется за толстым жужжащим шмелем, который залетел в комнату через раскрытое окно. С улицы пахнет весной, пошедшим дождем и радугой. Солнечные зайчики носятся наперегонки с котенком.
Шурх! Тетрадка планирует на пол. Дзынь! За ней следом падает стакан, и карандаши из него раскатываются по паркету во все стороны. Котенок останавливается на краю стола и, подняв одно ухо, раздумывает, за каким из карандашей погнаться. Красный, желтый, зеленый… На ухе воинственно торчит кисточка».
Я лежу, закинув руки за голову, и улыбаюсь. Под пальцами — жесткие, колючие волосы. Нормально уложить их почти невозможно, расчесать, когда длинные, — смерти подобно, поэтому я стригусь коротко. Но в тот день у меня была длинная коса и заколка с бабочкой. Мама всегда говорила, что девочка в бантиках — слишком по-деревенски. Почему-то это кажется важным.
Я закрываю глаза и снова вижу Топа, который погнался за желтым карандашом и застрял под маминой тумбочкой. Пришлось доставать его оттуда, тянуть за брыкающиеся лапы и хвост, спасаться от когтей и умирать от еле сдерживаемого смеха. Открываю глаза и смотрю на планшет. Надо пробовать… пробовать снова. Может, в этот раз у меня получится.
В комнату заходит мама и садится на краешек дивана. Гладит меня по голове, как маленькую.
— Как ты после укола? Голова не кружится?
— Нет, — улыбаюсь. — Как ты думаешь… я все-таки, ну, когда-нибудь смогу написать про Топа? Он был такой… классный. К тому же все любят котиков.
— Конечно, — кивает мама. — Я в тебя верю. Ты будешь лучшим в мире биографом для кота.
Я молча обнимаю маму и утыкаюсь носом ей в плечо, как в детстве. Если зажмуриться сильно-сильно, то можно представить, будто я счастлива до звездочек в глазах, мне шесть лет, у меня длинная коса и заколка с бабочкой. И никаких бантиков.
Алексей Ерошин. Гражданин потребитель
Извещение пришло в половине шестого утра. Коммуникатор издал громкую тревожную трель с прикроватной тумбочки. Фрэнк спросонья едва не сшиб его на пол и в сумерках не сразу нащупал кнопку отбоя.
— Что случилось? — не открывая глаза, спросила Мардж, с оттенком досады в голосе. — Официальные звонки в такую рань?
Фрэнку не требовалось читать сообщение, чтобы дать ответ. Всю бухгалтерию семейного бюджета он держал в голове.
— Пустяки, — ответил он, — спи, дорогая. Я недобрал сорок семь кредитов до минимальной суммы расходов за этот месяц. Работы много, все как-то недосуг пройтись по магазинам.
— О господи, Фрэнк, — сонно пробормотала Мардж, — какой стыд! Неужели так сложно спустить сорок семь кредитов? Хорош ты будешь в роли нарушителя закона!
— Ерунда, — сказал Фрэнк, — сегодня заберу Эрика из школы и заеду с ним в супермаркет. Пусть выберет, что хочет. В конце концов у мальчишки завтра начинаются первые каникулы.
— Не забудь утили… ли… зировать его синего медведя, — сказала Мардж, снова погружаясь в подушку, — и красную маш… маш…
Через секунду она уже снова мирно посапывала. Фрэнк заботливо прикрыл жену одеялом, спустил ноги на пол, нашарил тапки и прошел в столовую. Сон пропал, спугнутый сообщением инспекционного центра. Фрэнк дословно знал присланный текст, но для соблюдения формальностей все же открыл сообщение и прочел:
«Уважаемый Фрэнклин Вествуд! Напоминаем, что вам необходимо реализовать потребительский минимум в сумме 47 единиц до 24–00 текущего дня текущего месяца, во избежание репрессивных санкций. Пожалуйста, не забудьте исполнить свой гражданский долг! С уважением, региональный отдел «Глобал ворлд банк»».
Уже совсем рассвело. По улицам еще метались радужные сполохи ночных реклам, но город уже просыпался. Фрэнк открыл дверцы шкафа и с чувством обреченности уставился на ряды разнокалиберных кофейных банок. Их было не меньше полусотни. Процесс выбора всегда излишне утомлял Фрэнка. Обычно эту заботу брала на себя Мардж. Фрэнк даже не пытался вникать, по какому принципу она это делает. Его вполне устраивало, что кофе к завтраку был неизменно вкусен, горяч и заправлен молоком в нужной пропорции. Но сейчас Марджери досматривала прерванный сон, и Фрэнку не оставалось ничего, кроме как закрыть глаза и взять одну из банок наугад. «Свежий, бодрящий, насыщенный вкус кофе
