27 августа 1698 года молодой царь Петр Алексеевич, вернувшись из чужих краев, немало шокировал Двор, преобразившись в цирюльника, безжалостно кромсавшего стародавние боярские бороды. А затем последовал и высочайший указ, согласно которому бриться надлежало всем, кроме крестьян и духовенства. В случае же, если кто расстаться с бородой не пожелает, можно было откупиться, но пошлина требовалась весьма немалая: для дворян она составляла 60 рублей, а для купцов – 100 рублей, для прочих же посадских людей – ЗО рублей в год. Облагалась побором при въезде в город и крестьянская борода – 2 деньги. У городских застав дежурили специально отряженные соглядатаи и бойко резали у прохожих бороды, а в случае сопротивления беспощадно вырывали их с корнем. Вскоре, по образному выражению великого Гоголя, «Русь превратилась на время в цирюльню, битком набитую народом; один сам подставлял свою бороду, другому насильно брили».
Петр ведал, что творил, ибо понимал, что русский человек держится за бороду обеими руками, как будто она приросла у него к сердцу. В течение многих веков народ видел в бороде признак достоинства мужчины, мерило православия, а также символ собственного церковного превосходства над «латинами», «люторами» и прочими басурманами. О том, что бороду носили Иисус Христос и святые апостолы, говорил в своих евангельских беседах преподобный Иоанн Златоуст. На ее необходимости настаивал византийский богослов Никита Скифит в сочинении «О пострижении брады». И в постановлениях Стоглавого Собора 1551 года ясно сказано: «Творящий брадобритие ненавидим от Бога, создавший нас по образу Своему. Аще кто бороду бреет и преставится тако – не достоит над ним пети, ни просфоры, ни свечи по нем в церковь приносити, с неверными да причтется». Председатель Стоглавого Собора митрополит Макарий называл бритье бород не только «делом латинской ереси», но и серьезным грехом.
В древнерусской церкви брадобритие считалось хулой на Всевышнего, создавшего совершенного мужчину с бородой; бреющийся объявлялся кощунником, поскольку тем самым выражал недовольство внешним обликом, который дал ему Творец; он желал «поправить» Бога, что было, конечно же, и недопустимо и преступно. В «Соборном изложении» прадеда Петра I патриарха Филарета, в книге «Большой требник», находим проклятие брадобритию как «псовидному безобразию». Считалось также, что безбород ость способствует содомскому греху. Весьма воинственно высказался по сему поводу последний (дореволюционный) русский патриарх Адриан (1627-1700). Вспоминая о тех «счастливых» временах (XVI–XVII вв.), когда за бритье бород не только отлучали от церкви, но и подвергали битью кнутом или ссылкой в отдаленные монастыри, Адриан в «Окружном послании ко всем православным о небритий бороды и усов» приравнивал брадобритников к котам и шелудивым псам.
«Цирюльник хочет раскольнику бороду стричь». Лубок. 1770-е гг.
Но Петр Великий революционно и деспотически порвал с многовековой традицией, стремясь сделать россиян «сходственными на другие европейские народы». Борода-то и стала знаменем в борьбе двух сторон – реформаторов во главе с царем и сторонников старорусской партии. Монарх стремился перевоспитать общество, внушить ему новую концепцию государственной власти. И брадобритие, как и другие культурные реалии эпохи, было существенным элементом государственной политики. Царь, как отметил культуролог Виктор Живов, «требовал от своих подданных преодолеть себя, демонстративно отступиться от обычаев отцов и дедов и принять европейские установления как обряды новой веры».
Ножницы великого реформатора безжалостно расправились и с традиционным долгополым и широкорукавным платьем. Появляться в обществе в таком виде теперь не только запрещалось, но также каралось штрафом, и ретивые целовальники резали стародавнюю одежду с тем же рвением, что и бороды. Вскоре все россияне (опять-таки кроме крестьян и духовенства) щеголяли по примеру царя-батюшки в коротких кафтанах европейского покроя. Между тем, в глазах благочестивых староверов замена русского платья приобретала зловещий смысл, поскольку именно в таком одеянии на иконах изображали бесов (говорили, что Петр «нарядил людей бесами»), а кроме того, оно олицетворяло собой и откровенное прелюбодеяние. Но император стоял на своем, ибо наряд сей, по словам историка XVIII века князя Михаила Щербатова, «отнимал разницу между россиянами и чужестранцами» и даже чисто внешне, превращал московита в полноценного «гражданина Европии». Таким образом, «чужое платье» (как называл его Петр) знаменовало собой выход на историческую авансцену России «политичного кавалера», то есть «окультуренного человека», не только внешне, но и внутренне обработанного по западноевропейским стандартам цивилизованного гражданина.
Понятно, что реформы в области одежды были неразрывно связаны с подготовкой более масштабных преобразований, с преодолением ксенофобии и пережитков старины. Очень точно уловил их смысл поэт Александр Сумароков. «В перемене одеяния… не было Петру Великому не малейшия нужды, – заметил он, – ежели бы старинное платье не покрывало старинного упрямства… Сия есть первая ересь просвещающемуся веку от суеверов налагаемая». Суеверами Сумароков называет хранителей религиозных и национальных культурных традиций, противившихся петровским новациям. А таковых было немало, и с ними авторитарный царь особо не церемонился. Секретарь прусского посольства в России Йоханн Фоккеродт говорил о защитниках старины, что те «лучше положат голову под топор, чем лишатся своих бород». Известны случаи (об этом рассказывает инженер на русской службе Джон Перри), когда люди бережно хранили уже отрезанные бороды с тем, чтобы их положили им в гроб, а они предъявили бы их на том свете святому Николаю.
Своеобразной формой протеста против нововведений стал так называемый «самоизвет», к коему, как к последнему средству прибегали отчаявшиеся ревнители древлего благочестия. Так, в 1704 году нижегородец Андрей Иванов прокричал: «Слово и дело!», а на допросе показал: «Государево дело за мной такое: пришел я извещать государю, что он разрушает веру христианскую, велит бороду брить, платье носить немецкое и табак велит тянуть». Судьба Иванова трагична – он погиб под пытками. И случай этот далеко не единичный. В том же году в Москве на смотре служилых людей Петр приказал нещадно бить батогами дворянина Наумова за то, что тот не обрил бороды и усов. А жители Астрахани жаловались на строптивого воеводу Тимофея Ржевского: «Бороды резали у нас с мясом и русское платье по базарам, и по улицам, и по церквам обрезывали…. и по слободам учинился от того многой плач». Стихийные протесты астраханцев переросли в настоящее восстание, которое в 1705 году вынужден был огнем и мечом подавлять фельдмаршал Борис Шереметев. Характерно, что одного из бунтовщиков, Якову Носову, сначала обрили и только потом уже отрубили голову – чтобы другим неповадно было! Вот каким лютым способом насаждался петровский дресс-код.
Примечательно, что традиционное русское платье и накладные бороды допускались Петром I только
