Если регламентации внешнего вида подданных, предписанные Петром I и Павлом I, касались преимущественно собственного народа, то Николай I ничтоже сумняшеся распространил их на иудеев, поправ тем самым их религиозные и национальные традиции. Этим «жестоковыйным инородцам» он предписал свой собственный дресс-код, иными словами, ворвался со своим уставом в чужой монастырь (впрочем, ему мнилось, что это евреи живут по своему уставу в чужом монастыре). На этом стоит остановиться подробнее.
Надо сказать, что первоначально заезжим иудеям (жить в империи им не разрешалось) предписывалось под страхом сурового наказания носить как раз их «обыкновенную» национальную одежду. Согласно кодексу «Права, по которым судится Малороссийский народ…» (Глухов, 1743), «ежели жид или другой какой иноверный приехал в здешний край, в необыкновенном себе платье ходить будет, такова, призвав в суд, о том допросить и буди явится, но просто или за неимением обыкновенного своего платье такое носит, то ему приказать такового необыкновенного платья впредь не носить под штрафом денежным или под наказанием ареста». Власти сильно подозревали, что еврей, облачившись в несвойственное ему платье, делает это «для какого злоумышления, а особливо для шпионства». Впрочем, вид их производил на россиян самое забавное впечатление. «Странное их черное и по борту испещренное одеяние, смешные их скуфейки, и весь образ их имели в себе столь много странного и необыкновенного, что мы не могли довольно на них насмотреться», – живописал мемуарист Андрей Болотов. При этом одежда сынов Израиля была социально маркирована: «Евреи богатого круга носили в будни дорогие шерстяные ткани, а по субботам и праздникам шелковые кафтаны до пят с широким шелковым кушаком и высокие остроконечные собольи шапки; люди с более скромными средствами довольствовались в будни одеждой из домикотона, а праздничное платье делалось из дешевой шерстяной материи (так наз. «риделя»); бедные евреи одевались летом летом в полосатые (серые с синими полосками) нанковые кафтаны, а зимой в серое толстое сукно».
Российские евреи. Первая половина XIX века
Однако уже в царствование Александра I, когда под российским скипетром оказались свыше миллиона сынов Израиля, были предприняты робкие попытки ограничить ношение национальной одежды с оговоркой, что «нужно придерживаться правила совершенствовать евреев путями тихими, основанными на их личной пользе». В польское и немецкое платье обязали облачаться учеников гимназий и Академии художеств, а также членам магистратов. Но существенно, что даже вне черты оседлости иудеям позволялось носить ветхозаветные бороды, а, учитывая то, что бородачи в европейской одежде «были бы предметом смеха», ст. 9 и 28 «Положения о евреях» (1804) рекомендовали им носить русское платье. Понятно, что правила эти коснулись тогда лишь горстки российских евреев, ибо действовали они только во внутренних губерниях империи.
Николаевский же дресс-код был всеобщим и тотальным. В 1844 году грянуло Положение о коробочном сборе, разъясняющее, что всем и каждому «будет решительно запрещено употребление нынешней еврейской одежды». Таковая облагалась внушительными налогами, в зависимости от общественного положения ослушника (скажем, в Одессе купец первой гильдии платил 40 рублей в год, второй гильдии – 20 рублей, а третьей – 4 рубля; в Подольской губернии и того больше, соответственно – 250,150, loo рублей). За ношение ермолки взимался особый сбор в размере 5 рублей.
Год за годом правила все ужесточались, и в 1852 году явилась обязательная к исполнению инструкция: 1) всякое различие в еврейской одежде с коренным населением должно быть уничтожено; 2) ношение пейсиков строго воспрещается; з) употребление талесов, тфиллинов и ермолок дозволить только при богомолении в синагогах и молитвенных домах; 4) предписать, чтобы раввины имели одинаковое платье с коренными жителями; 5) обязать раввинов подписками, чтобы они отнюдь не допускали бритья головы еврейками, а с евреек, нарушивших это запрещение, взыскивать штраф». Далее николаевские кувшинные рыла не поскупились составить скрупулезный перечень «воспрещенной для евреев одежды», где означили «шелковые, прюнелевые и тому подобные длинные капоты, пояса, шапки меховые или так называемые крымки, и другие без козырьков, исключительно еврейского покроя, короткие панталоны и башмаки…» и т. п. Строго-настрого воспретили «носить еврейкам на голове обыкновенно употребляемые ими накладки под цвет волос из лент атласа, гаруса и т. п.». А дабы удостовериться, не бреют ли часом дочери Израиля голову, распорядились чинить сему проверку в местном управлении, в присутствии мужа или ближайшего родственника-мужчины.
Скоро стало очевидно, что многие евреи ни в какую не желали носить костюмы христиан. Как горькую необходимость, жестокое надругательство над их наружностью восприняли иудеи «айзерас гамахус», сиречь царский указ, обрезать свои «святые пейсы», снять меховые шапки – штраймеле и нарядиться в кургузое немецкое платье. «Особенно стеснительными, – говорится в одном правительственном документе, – кажутся правила раввинам и другим духовным лицам, поскольку они, в глазах массы, являются хранителями духовных традиций и освященных временем обычаев евреев». Были даже случаи побега за границу – только бы избежать столь унизительного переодевания! Некоторые изощрялись и надевали на кафтан старозаконную деле – длинный плащ с маленьким стоячим воротником и рукавами, чуть не до самой земли. А вместо запрещенных пейсов контрабандным образом отпускали некое их подобие, так сказать, полупейсы. Выходя на улицу, такие полупейсы зачесывали виском на уши (чтобы блюстители порядка не цеплялись!), а дома или в синагоге выпускали из височного плена на надлежащее по иудейскому Закону место. И полицейские чины, даже если что и примечали, благодаря щедрым подачкам гвиров (евреев-богачей), смотрели на такие «невинные» нарушения снисходительно: раз пейсы за висками, они – вроде как уже и не пейсы – и начальство уважено, и Моисеева заповедь соблюдена.
Русский писатель Николай Лесков признавал, что эти николаевские реформы вызвали большие затруднения для иудеев и дали полицейским чиновникам повод к новым поборам. Характеризуя значение этих реформ, он саркастически заметил, что «драчливая рука офицера или чиновника» научилась «только ловчее хвататься» за еврейские пейсы. А Владимир Короленко в рассказе «Братья Мендель» напоминает о «драконовских мерах прежнего начальства, резавшего пейсы и полы длинных кафтанов», о «полицейских облавах» и о том, что еврейское общество старым проверенным способом (путем взяток и подношений) иногда все же умасливало недреманных стражей благочиния. Русский историк XIX века Михаил Песковский в книге «Роковое недоразумение: Еврейский вопрос, его мировая история и естественный путь развития» (Спб., 1891) заключил, что «изгнание этих внешних признаков еврейской отчужденности» следовало осуществлять «не такими суровыми мерами…. озлоблявшими [иудеев], и заставляя их все более и более уходить в себя, замыкаться в своей среде. Несомненно, что эту печать обособленности и отверженности несравненно удобнее было бы снять более мягкими мерами».
Еврейские дети. Первая половина XIX века
То, что Песковский именует «обособленностью»,
