Между тем, евреи-ассимиляторы всячески восхваляли дресс-код Николая I, объявляя его благом для единоверцев. Историк и публицист Моисей Берлин в «Очерке этнографии еврейского народонаселения в России» (1861) охарактеризовал дореформенную одежду как «довольно странную», лишенную «малейшего вкуса» и «крайне безобразившую» еврейских женщин. Теперь же молодые иудеи «приняли повеления начальства с восторгом… и стали даже стараться перещеголять местных жителей-[христиан]», правда, старшее поколение иногда нововведениям противится. «Государь, – говорил ему в тон одесский городовой раввин Симон Швабахер, – видел их исключительное положение в обществе и отнял у них отличавшие их принадлежности – прически и костюмы, для того, чтобы они меньше выдавались из массы. Близорукость тогдашнего поколения видела в относившихся к этому указах – несчастие. Но ножницы, обрезавшие им пейсы совершенно, а кафтан наполовину, проникли в тело… И теперь, судя по всей совокупности последствий, едва ли можно не признать, что этим путем были пробуждены дремавшие силы евреев и подготовлены к лучшему будущему».
А русско-еврейский писатель Лев Леванда (1835-1888) в публицистическом сочинении «Переполох в Н-ской общине» (1875) аттестовал противников переодевания ханжами, одержимыми «тупоумием и мракобесием». Он втолковывал соплеменникам: «Поймите же, что этим указом Государь Император хочет поднять вас в ваших собственных глазах и в глазах прочего населения империи». «[Платье] не дело религии, – взывал он далее к «фанатизированной толпе», – Бог смотрит на сердце и совесть, а не на одежду». И полицейские репрессии писателя нисколько не смущали. Чуть ли не с сочувствием, хотя и с некоторой долей иронии, пишет он о том, как «на всех улицах, на известных дистанциях, расставлены были десятские, вооруженные ножницами, имевшие назначение стричь пейсы и подрезывать длинные балахоны. На помощь десятским прикомандированы были солдаты пожарной команды… Глядя на серьезные лица нижних полицейских чинов, можно было думать, что последние расставлены для какой-нибудь серьезной цели – отражения неприятеля или чего-то в этом роде». Завершает очерк вполне благостная картина: «Не прошло и двух месяцев, как евреи уже помирились с новым костюмом и стали находить его практичным и приличным. Что же касается женщин, то они просто без ума были от нового фасона своих платьев… Старый фасон возбуждал в них смех и отвращение. Они от него отплевывались».
А в художественном очерке «Пейсы моего меламеда» (1870) Леванда покусился на обожествляемые старозаконниками дореформенные «святые пейсы». Расставание с ними воспринимается местечковым меламедом как настоящая трагедия, ибо без них он – ничто, пшик, зеро. «Это было все равно, что вообразить себе человека без головы, пейсы меламедствовали, на пейсах держался весь хедерный порядок, только пейсам удалось победить гордое сердце вдовствующей Ривки». Пейсы, подобно Носу гоголевского майора Ковалева, становятся одушевленными и приобретают самодовлеющий характер. «Они были длиннее любой девичьей косы, темнее вороного крыла и курчавее бараньей шерсти… Казалось, что вся личность моего меламеда ушла в его пейсы; казалось, что природа, созидая его, истратила все свои творческие силы для образования одних пейсов; потом, спохватившись, что забыла о нем самом, она из обрезков взяла и на скорую руку сшила нечто похожее на манекен, и таким образом выпустила на свет пейсы с подставкою из человеческой фигуры… Задавшись мыслью – создать не человека с пейсами, а пейсы с человеком, она выполнила сию задачу мастерски». Писатель рисует оригинальный «образ двух черных, как смола, змей, впившихся в виски нашего тирана». Лишившись пейсов, «развенчанный меламед» не только являет свое полное духовное банкротство, но и претерпевает всяческие злоключения – по требованию полиции, его, как бродягу, выдворяют из местечка. Покидая родные пенаты, «по привычке он ежеминутно поднимал руку, чтобы погладить свои пейсы, но не находя их, он опускал ее, часто вздыхая». Заметим, однако, что в действительности пейсы держались у евреев Российской империи достаточно долго. Известно, что во время посещения Польши в 1870 году император Александр II, завидев пейсатых хасидов, потребовал строжайшего и неукоснительного исполнения запретительных законов своего родителя…
А что русская борода? Писатель Виктор Никитин вспоминал об одном нашумевшем угловном деле, побудившем начальство отказаться от обязательного брадобрития в армии. Один солдат-раскольник за отказ бриться был многократно наказан дисциплинарным полевым судом, но все продолжал упорствовать и дерзко оскорбил начальство. В дело вмешалась высшая военная администрация во главе с великим князем Николаем Николаевичем. Ослушника приговорили к ссылке на каторжные работы, однако именно после сего, с 1874 года в регулярных войсках стало дозволенным носить бороду (гренадерам-гвардейцам с 1881 года), а затем таковое разрешение получили и служащие чиновники….
Прошли века. Нынче прежнюю одежду восточно-европейского типа носят лишь ортодоксальные ашкеназские евреи Иерусалима, Амстердама, Нью-Йорка и некоторых других городов. Пейсы и парики (для женщин) носят, как правило, религиозные иудеи. А вот такая характерная особенность еврейской одежды, как скромность, прошла через столетия и сохранилась до наших дней. Показательно, что главный раввин России Берл Лазар высказался недавно в пользу общественного соглашения о скромности в одежде, как для мужчин, так и для женщин (подчеркнув при этом, что речь может идти только о добровольном убеждении). Слова нынешнего духовного лидера русского еврейства освящены исторической традицией. Но и в наши дни основные требования Галахи относительно одежды иногда соблюдаются и в Израиле и в странах диаспоры. Немалое число еврейских женщин отказывается от ношения брюк, дабы не уподобляться мужчинам (аналогичный запрет в отношении женской одежды существует и для мужчин). Отвергают они и открытое платье, обнажающее колени и локти. Впрочем, как и встарь, каждая община по-своему регламентирует и длину юбок и рукавов, и плотность ткани, цвет одежды и толщину колготок и чулок (которые во многих
