Презрев условности, город контрастов Стамбул Гайдай снимал в старом Баку: зоркий глаз легко углядит в сцене фотографирования верблюда волнистое подножие Девичьей башни, а улица Шорт Побери давно вошла в путеводители и лишь по чистой случайности до сих пор носит имя Кичик Гала.
Сегодня сквозь призму выездного опыта видно, что дух Стамбула он угадал безошибочно. Там и в самом деле каждое второе заведение зовется Gold & Diamonds, то есть «золото-брильянты». Деликатному ротозею там и впрямь не отвязаться от сбывающих товар аборигенов («Что ей надо, я тебе потом скажу»). Там, как и в трущобах на пути Миронова, действительно повсюду нарисован национальный фетиш — глаз от сглаза, он же висит в каждой лавке и караван-сарае. А уж что до кошек, от которых Миронов шарахался, как от чумы, то их и в Баку полно: это священное животное для обеих родственных наций.
Вербовка не удалась. На все злые происки ловцов хилых душ Семен Семеныч ответил твердым «Мне пива» и в целости довез до Родины бесценный груз. В стране, где управдом — друг человека, он и был этим самым настоящим человеком в пижамных штанах, глава эталонной баннерной семьи «мальчик + девочка, оба блондины», во всех случаях жизни — от смеха, с досады, с перепугу — закрывающий рот рукой. Пугался собственной тени, получал водокачку, держал оружие в жбане с сахаром, в булочную на такси ездил только в исключительных случаях. Между прочим — воевал («С войны не держал боевого оружия»; да и по возрасту подходит — и Никулин, и Папанов, и Гайдай были на фронте). Даже канкану с выбрасыванием пьяных ног его научил псевдодруг и разложенец Козодоев в номере «Остров невезения». Семен Семеныч был не такой. Дарил сувениры, помогал милиции, пел про зайцев — и только благодаря этому победил в самый жуткий час, скосил трын-траву и устоял перед злыми бандами ресторанных метрдотелей, подиумных пижонов, отельных хищниц и шпионов-аквалангистов на самоходной торпеде. Он им всем дал мороженым в глаз, сорвал подлые личины, трусы и бюстгальтеры, отклеил ус и вывел на чистую воду в автомойке.
И мы им за это гордимся.
Светлым образом пьяницы и дебошира С. С. Горбункова Гайдай посодействовал отмиранию моды на суперменов. Человеки-амфибии-61 больше не работали в 1969-м: наступало время высоких блондинов. Лучший из Бондов Шон Коннери отказался от участия в сиквелах. В отсутствие внешних и внутренних врагов супермен становился лакированным рекламным плейбоем — Гешей Козодоевым в дакроновом костюме. Семен Семеныч своевременно заехал ему бриллиантовой рукой под дых, костяной ногой в глаз и сдал органам на консервы. Турыст. Идиот. Кутузоу.
Зайцы стали национальным брендом. В том же 1969 году вышла первая серия «Ну, погоди!», где зайчик залихватски исполнял «А нам все равно». «Дураков много, а зайцев мало», — сказали позже в народном мультфильме.
А таксистов в России иначе как «шеф» больше не называли.
«Еще раз про любовь»
1968, «Мосфильм». Реж. Георгий Натансон. В ролях Татьяна Доронина (Наташа), Александр Лазарев (Евдокимов), Олег Ефремов (Карцев), Александр Ширвиндт (Топтыгин). Прокат 36,7 млн человек.
В кино 60-е осторожно, как занавес, закрыл Оле-Лукойе Эдвард Радзинский. Акварельными сценариями для черно-белых картин он запечатлел простую истину, что аксеновским «коллегам» пора взрослеть, возвращаться с полигонов, зимовок, экспедиций и хождений на грозу в типовые квартиры с торшером, эстампом и радиолой, знакомить лучших девушек Москвы и Московской области с мамой, переходить на медленные танцы даже под ресторанный шейк и копить в кармане двушки для звонков домой, а не Марине-Марине-Марине. Приводить в порядок труды и дни, перепечатывать в божеский вид гениальные рифмы и формулы с манжет и сигаретных пачек, меньше пить, в конце концов, как завещал в наступающем десятилетии доктор Лукашин с Третьей улицы Строителей. Понять, что верлибры в молодежных кафе про мотогонки по вертикальной стене — глупые, и стихи Вознесенского, под которые они писаны, — тоже глупые, случайный набор броских аллитераций и загранично-молодежного вокабуляра типа «свитер-стриптиз-саксофон». Видеть, что эта холодная ясность приходит, когда первое дыхание кончилось и, как всегда, оказалось уже вторым. Возраст вечно накатывает преждевременно, если юность пришлась на большой бум и веселый ветер. Чувство — что нет, уже не весь мир в кармане, да и к лучшему, что не весь. Первым звоночком был фильм Гребнева — Хуциева с архиточным названием «Июльский дождь»; да что там звоночком — сиреной: поколение военной безотцовщины впервые почувствовало, что мамы тоже смертны и что только пошлость вечна. Три года спустя вдова лучшего парня планеты Джеки Кеннеди выйдет за Онассиса. В тот же год фильмы по сценариям Радзинского шепотом расскажут, как жить тем, кому за 30, а все уже было вчера.
В начале 60-х он писал про физиков, а после стал писать про любовь физиков, позднюю такую, осеннюю любовь. Там еще были какие-то синхрофазотроны, аминокислоты, белые мыши и прочая ученая дребедень для пущей серьезности, но главным был не открытий чудных просвещенья дух, главным была женщина. Красивые, часто не очень юные женщины физиковботаников, с усталыми бровями, сожалеющей взрослой улыбкой и родинкой на правой щеке — их даже играли актрисы с похожими фамилиями Володина, Доронина, Уралова, Крылова, Лаврова. С ними как-то естественно, на удивление легко для тогдашнего совкино подразумевались внебрачные отношения — с возрастом люди сходятся легче. Им уже не требовалось подкатной буффонады и ночного куролешенья с плащом через руку — следовало быть рядом, быть точным даже в интонациях и не говорить бравых глупостей. А после не пропадать на недели-месяцы. Физики-ботаники хорохорились, язвили, а им пели, что их кораблик — из газеты вчерашней. Что трубки с раковинами, суп черепаший, весь этот вокругсветовский хлам — хлам и есть. И ходили в туфлях-лодочках вокруг главной цацки знатных квартир — шкуры белого медведя. «Экий же вы глупый, Элочка».
Физика-ботаника из «Еще раз про любовь» звали Электрон, а его стюардессу с родинкой — Наташа. Трудно придумать что-нибудь пошлее
