Иное дело «Дикая охота короля Стаха». Бледная нежить, стынь, кошмар, заунывная поземка и сизый морок не отпускают до самого конца, зовут перекреститься бенгальским светлячком, принести с кухни огня, перечесть на ночь что-нибудь экзорцистское — Льюиса Кэрролла хоть. Капает вода с сырых сводов, хохочут в трапезных злые басаврюки, шепчут старинные манускрипты; бледные управляющие да гипнотические судебные дознаватели стращают хором: беги, столица, уноси голову, а иначе будет тебе Вальпургиевой каждая третья ночь.
«Дикой охотой» зовет немецкий крестьянин пляски злых духов в полнолуние. На эту-то бесовскую фиесту и приезжает в сезон поглазеть студент-фольклорист из Петербурга Андрей Белорецкий, досужий собиратель родовых полесских легенд, товарищ Шурик времен изобретения электричества и пара. Великий соблазн хоррородела сдобрить кошмар щепоткой гиньоля — вампирских челюстей в стакане, чертей в мешке, тыквенных привидений — не греет авторов Рубинчика и Короткевича, подошедших к делу со знобящей серьезностью. Рыцарь света Белорецкий селится в мрачном имении баронов Яновских, веками выводимых под корень черной вендеттой обманом умерщвленного средневекового короля. Его величество Стах звал себя холопом, грозился реформами и раскрепощением аж в XVII веке, за что был зарублен опоившим его Яновским, привязан с мертвой челядью к лошадиным холкам и пущен вскачь по болотам пугать честных тружеников. Только с той поры кровавый мор преследует яновское семя, и мало кто отправляется в могилу в срок и естественным порядком. Осени не проходит, чтоб не содрогнулся прохожий от гулкого топота чертовой дюжины всадников, храпа коней, плеска плащей, чтоб не дохнул ему в затылок белый карнавал адовых гонцов. А поутру всякий раз сутулятся скорбные фигурки околоточных надзирателей, пугают ворон магниевые вспышки, и черный экипаж убойного отдела увозит в город очередного потомка проклятого рода, а то заезжего вольномысла, а то и просто баламута из местных. Мрачные комнаты и балюстрады пересекает случайный грэгтоландовский сноп света из-за незакрытой ставни, торчат из сугробов в усадебных дворах колеса бричек да сирые ветлы, нагоняют неуюта ветхие колонны, крылечки и зеркала да белой молнией просвечивает во тьме галерей человечий силуэт — раздолье великое художнику с уместным именем Андрей Чертович! И только либеральные следователи из бывших прогрессистов тихим голосом рекомендуют: уезжайте, батенька, не бывать здесь добру, да и улики против вас имеются, а острог — вон он, рядом, в двух верстах. И снова собираются дежурной бригадой на вызов: прибирать из-под снега и слякоти студента-пропагандиста из логова змиева города Киева, хранителя тайн — управляющего, распотрошенный передвижной балаган скоморохов, отважившихся предречь Стаховой банде скорую смерть от руки Ланселота-фольклориста. Убийцы гуляют по краю, сгоняя суеверных простолюдинов с законных земель.
Таких обобщений досель береглись. Вечно живой призрак короля-освободителя, преследующий злое дворянское семя и с годами выродившийся в ширму, святую воду, охранную грамоту для мафии ожиревших воеводлатифундистов, — за такие побасенки, прочти их внимательно, не гладили по головке еще в начале 70-х. Точечное истребление образованных подстрекателей да лицедеев-крамольников, привычная и унылая баринобоязнь, доверительный тон госчиновников, рекомендующих шибко догадливым не лезть в старинные книги, а убираться подобру, навевали прелюбопытнейшие параллели.
Искусно зашифровав мысль о непременном со временем перерождении секты тайных тираноборцев в черный полубандитский легион, оперирующий в интересах имущей олигархии в сравнительно вегетарианские времена (КПСС, каморра, гонконгские триады, маоистские ячейки в Европе, освободительная армия Ичкерии), Рубинчик собрал корзину призов с международных фестивалей, приученных внимательно читать российские иносказания. Склонные даже козинцевского «Гамлета» трактовать как антисталинский манифест, евроамериканские киногурманы наконец-то получили достойный объект для считывания крамольных подтекстов. «Стаха» величали в Париже, Неаполе, Монреале и Каттолике, он взял Гран-при «Золотой ворон» первого Брюссельского (в дальнейшем весьма авторитетного) фестиваля необычных фильмов — только Россия осталась в стороне: кто понял — помалкивал, а тугодумных смутил угрюмый, обреченный, покорно ссутуленный ужас перед мистическими обстоятельствами. Хоть сила демонов оказалась в конце липовой — лишь соломенные пугала с рогатыми коровьими черепами горбились в седлах под масонскими балахонами да варяжскими шеломами, хоть предводителей ряженой черной сотни и спалили живьем — а все ж солнце не засияло над чахлой равниной, колокола не зашлись в триумфальной балаболке, а Белорецкого в первый день века взяли за подстрекательство к бунту и повезли за Акатуй. Несмотря на роскошную «слепую» дуэль (черная повязка смертника, подвал, по два ствола на нос), на обряд изгнания сатаны из нагой княгини на гагачьем пуху, фильм посмотрели всего 11 миллионов человек. Тем не менее место в истории ему отведено самое почтенное, рядом с «Кошачьим глазом», «Ночью живых мертвецов» и шедевром отечественного субхоррора — мультфильмом «Ореховый прутик».
«Охота на лис»
1980, «Мосфильм». Реж. Вадим Абдрашитов. В ролях Владимир Гостюхин (Белов), Игорь Нефедов (Беликов), Ирина Муравьева (Белова), Дмитрий Харатьян (Костя Стрижак). Прокат 5,9 млн человек.
В начале 80-х жизнь в стране совсем испортилась. Представить себе мажорный фильм про завод — только самый отъявленный сукин сын пошел бы на такое. Веселый фильм о школе — ну разве про начальную, бантики-гольфики, мордашки-промокашки. Про старших — какое уж тут веселье, вечный бой и мутота.
Радостный фильм про армию был, по сценарию Александра Миндадзе, «Весенний призыв» назывался — на него вся армия побатальонно ходила хохотать. Присказку придумали: «Есть, есть в Советской Армии такой старшина Карпенко! Один. Поэтому про него и кино снимают». Редкий был случай, когда в клубах не спали: до того гнусно, фальшиво, бессовестно, что душа поет и еще просит. Историки кино удивлялись расцвету жанра — боевик, мелодрама, катастрофа, мюзикл, в один год «Экипаж», «Пираты XX века», «Петровка, 38», «Москва слезам не верит» — чему удивляться-то? В актуальном кино за что ни возьмись — везде минное поле. Интриги, кир, буза, неуставняк, дефицит и неучтенные излишки. Финская
