Что у Виктора Белова было? Было у Виктора Белова все путем: жена, пацан восьми лет, квартира с ковром, мотоцикл с коляской. Биография: до армии куролесил, из армии пришел — купил мотоцикл, женился, получку домой, после смены — пивка, сына назвал Валерой, чего еще надо. Все так, да не так. Друзей не было, работа в цехе нудная, хоть и громкая, жена чужая, только для дурацкого дела и надобная, сын тоже чужой, хмурый (очень-очень шукшинская сцена, где Виктор сына в кино ведет, потому что — надо, отцовский долг, а потом в книжный, Пушкина с Лермонтовым покупать — и продавщица курва, как всегда у Шукшина). От всей маеты одна забава межеумочная — охота на лис, по кочкам с рацией бегать в тренировочных кальсонах спадающих. Дурь.
Понял-то это Виктор не сразу, а после того, как два отмороженных гопника с целью выпить хряснули его железкой по черепу на детской площадке и один сел. А как понял — стал мотаться к нему в колонию тайком от наезженного своего счастья и нормалька, яблоки да шанежки подшефному возить, разговоры разговаривать. Один Виктор Белов — другой Вовец Беликов. Тот слесарь — этот пэтэушник, классовый мир. Тот за два рубля первого встречного изувечить готов — и Виктору только автомат дай, всех бы этих патлатых от живота веером. И наружностью одинаковые: как второго наголо остригли, так просто одно лицо — губастые и злые оба.
Долго-долго смотрит мастер Белов из окна свиданческого корпуса на зонский волейбол — сотни таких же вот злых, в бушлатах и стриженых. Они случайно не стали такими, как он, — и вряд ли теперь уже станут. Он случайно не стал таким, как они: «Армия человеком сделала». Дивись, прохожий, — интересной судьбы люди. Образец.
Абдрашитов с Миндадзе вечно ставили кино о необъяснимой, фатальной связи людей, склеенных навеки то уходящей из-под ног палубой теплохода, то резервистскими сборами, а чаще всего — угрюмым обоюдным влечением фигурантов уголовного дела. В этот раз тонкая, прерывистая пунктирная ниточка морзянки в наушниках пеленгатора раззудила и повязала меж собой взрослого коренастого дядьку, не знающего, как жить, и мрачного самоуверенного шпанца. Старший из себя наставника корчит и себе же боится признаться, что ему во всем мире, кроме этого баклана, поговорить не с кем. А баклану к чему такой коленкор — двигал бы ты, дядя, с дружбой своею. В мире в таких случаях к психоаналитику записываются и часами с кушетки на житье жалуются, а у нас вот — с радаром по лесу бегают, ловя ломкий сигнал и изо всех сил стремясь к заброшенной облупившейся церкви, откуда бьет ключом неведомый и любящий всех радист. Не ладится у нас дружба: Беликов благодарен, конечно, за шанежки, хлопоты и условно-досрочное, сильно благодарен, ну и все — что еще?
В финале весь район мокнет под дождем на спортивном празднике. Мотокросс, грязища, потекшие номера на байдарочниках, охотники на лис парами стартуют, на них публика с зонтами пялится, среди нее жена, сын, Беликов этот с кралей, все опять путем. И оркестр надо всем маршами надрывается, военный оркестр, по разнарядке: надо. Имитация всего — праздника, настроения, спортивного азарта, активного отдыха, семьи — вот, вывел родню на мероприятие, ставь птицу. Аккурат к Олимпиаде кино, блеск — там тоже все от счастья разрывались.
Белов вылетает на просеку и тормозит, сходит отовсюду — с путей проложенных, с колеи, с дистанции — просто в лес. Сверху его снимают. Мучающегося пролетария. Маяка-передовика-производственника. Самый сознательный и революционный класс.
Про фильм писали всякие глупости: наставничество, долг, торжество справедливости, разговор начистоту, замысел-трактовка — но не от малого ума, а по тупиковости. Хотелось лишний раз помянуть, внимание привлечь, отметить — а про что фильм, вслух не скажешь. Чай, 80-й год на дворе. Черного с белым не берите, «да» и «нет» не говорите.
P. S. Фильм не имел зрительского успеха. Не стал культовым у интеллигенции. Не получал фестивальных призов — кроме форума пролетарского кино в Сан-Ремо, где даже «Премию» наградили, лишь бы про рабочих. Не было никаких оснований вносить его в хронику — за исключением личных симпатий ведущего. Автор приносит извинения и обещает впредь пользоваться правом хозяина только в исключительных случаях.
«Однажды двадцать лет спустя»
1980, к/ст. им. Горького. Реж. Юрий Егоров. В ролях Наталья Гундарева (Надя Круглова), Виктор Проскурин (Круглов), Максим Пучков (Петя), Даша Мальчевская (Маша), Марина Яковлева (Наташа), Олег Ефремов (художник). Прокат 21,4 млн человек.
В 70-е царствующей императрицей советского экрана стала Наталья Гундарева. Бедные нации всегда тяготели к дородной, обильной, осанистой красе женщины-труженицы, женщины-матери — Гундарева с ее ямочками, смешинками, детским болтанием ног и полными руками в прорезях сарафана по-своему очеловечила этот скульптурный мухинский идеал тумбы-героини. Наследуя славе кустодиевских богинь Быстрицкой, Хитяевой, Дорониной, вечно имевших здесь фору супротив спортивно-обложечной, чуть шалавой красоты Светличной и Тереховой, Гундарева все семидесятые хитро подпирала кулаком добрую щеку, сдувала с блюдечка ос да со смешливой нежностью поглядывала на своих многочисленных и непутевых горе-добытчиков. Половина мужского населения страны была тайно влюблена в нее — в чем позже многие открыто признались, в частности, мэр Собчак на вручении королеве-грезе приза российской киноакадемии. «У вас, у русских, наверно, другие стандарты красоты», — волновались приезжие, так и эдак разглядывая фотографии в киножурналах. «Видать, так», — виновато соглашались русские и все равно любили не жемчужный глаз Алферовой, а теплоходную гундаревскую стать. Страна, в которой мужчина сроду не мог обеспечить неработающую жену, а миллионы детей ежеутренне ныли по дороге в сад, исподволь вынашивала сердечную слабость к чуть соловой матроне-домоседке, пышке, мамке, душеньке-попадье с лицом примы Театра Маяковского. В 1980-м сценарист Аркадий Инин и режиссер Юрий Егоров излили мысль семейную, единственную
