— Я думала, ты их убьешь, — сказала Ангелина.
Юрий поискал взглядом и увидел ее, стоящую неподалеку в тени дерева. Ее ладони были заложены в задние карманы обрезанных джинсов, грудь привычно выпячивалась вперед.
— А надо было? — спросил Юрий.
— Они ведь нажалуются своим, а потом отправятся всей ватагой тебя искать.
— Это все мальчики Котова, как я понимаю?
— Правильно понимаешь.
— Сколько их здесь?
— В обед человек десять-пятнадцать было, — сказала Ангелина. — На площадке три машины стояло. Сейчас ни одной, как видишь.
Юрий пожал плечами:
— Катаются, наверное. В смысле, патрулируют.
Долговязый с трудом сел, высморкался красным и обозвал его нехорошими словами.
— Тебе хана, — закончил он свой небольшой спич.
— Я же говорила, — сказала Ангелина. — Дождется своих и поведет на поиски.
— Да на здоровье. — Юрий снова пожал плечами. — Главное, чтобы во вред не получилось… Эй, длинный! Ты сильно на меня обиделся?
Охранник опять сплюнул, но красная слюна оказалась слишком клейкой, чтобы оторваться от губ без помощи ладони.
— Обиделся, — констатировал Юрий и посмотрел на второго охранника, хранящего полную неподвижность с упорством, достойным жука-притворяшки. — А ты?
Обращенная к нему спина едва заметно дернулась.
— Тоже обиделся, — догадался Юрий. — Но они никому не пожалуются, правда, ребятки? Им впадлу будет рассказать, что их отметелил какой-то залетный фраерок. А потом еще и без ксивы проехал.
«Как легко и непринужденно он переходит на приблатненный жаргон, — отметила про себя Ангелина. — А дерется, как танцует — и здорово танцует. Правильного исполнителя я нашла. Вот только…»
Тут ей пришло в голову, что способ расплаты уже не напрягает ее так сильно, как вначале, и, чтобы не разочаровываться в себе, запретила себе думать на эту тему.
Юрий тем временем помог лежащему охраннику подняться, похлопал по плечу и отправил отворять ворота.
— Водилу на обратном пути не задерживайте, ладно? — вежливо попросил он. — Он тут ни при чем. Вещи отвезет и обратно. Начальство ничего не узнает. Мы быстренько.
То есть избиения и прорыва на территорию дачного участка как бы не было. Охранник кивнул. Его это устраивало. Пока. Пусть только голова перестанет кружиться.
Мамаево побоище
— Тормози, — распорядился Мамай.
Свою кличку он получил за поврежденный глаз, по веку которого однажды чиркнул кончик ножа. С той поры разрез глаза изменил форму, сделавшись узким, как будто обладатель то ли щурился насмешливо, то ли собирался подмигнуть.
Но на самом деле нрав у Мамая был отнюдь не веселым. Улыбался как скалился, смеющимся его вообще никто не помнил, за плечами имел гору мертвяков и полтора срока, последний из которых не отсидел, потому как надоело. По совокупности Мамаю светило пожизненное или пуля в затылок от своих же паханов, поскольку уж очень грязный след за ним тянулся. Он знал, что терять ему уже нечего, а выиграть не дадут. Еще год, от силы два года лихой бандитской жизни, а потом…
Мамай представлял себе смерть в виде абсолютно темной комнаты, куда не проникает ни единый лучик света. Лежишь там, потея от страха, а с тобой ровным счетом ничего не происходит. И так примерно вечность.
Мамаю туда не хотелось. Он знал, что если справится с этим поручением, то, скорее всего, последует следующее, а если сплохует, то могут решить, что больше от него толку нет, и спишут. Короче, лишнюю дырку в башке проделают. По ночам он, бывало, строил планы, как подсоберет деньжат, махнет куда-нибудь подальше и начнет новую жизнь, но в душе понимал, что все это лажа. Жил всю жизнь волчарой, волчарой и помрешь. Из накатанной колеи не вырваться.
Мамай перевел тяжелый взгляд на Горелого, давно остановившего тачку и бесстрастно дожидавшегося новых распоряжений. Правая половина его лица, обращенная к бригадиру, была гладкая, правильная, почти красивая. С другой стороны на Горелого без ста граммов лучше не глядеть — ему в детском доме кастрюлю на голову нахлобучили и под нее петарду запустили. Жажда мести до сих пор не отпускала его сердце, а мстить он был готов всему миру.
Остальные братки из дружного мамаевского семейства тоже благодушием и гуманизмом не отличались, однако если солдат не посылать в бой, они теряют боевые навыки и начинают нарушать дисциплину. А парни были именно солдатами. Бойцами. Рядовыми невидимой криминальной армии, которая несколько подсократилась, но никуда не делась с окончанием лихих девяностых.
Всего под началом Мамая находилось одиннадцать человек. Двоих он оставил охранять ворота, а всех остальных взял на дело. С тыла дачные угодья огорожены не были, примыкая прямо к сосновому бору, и вся окрестная молодежь давно повадилась сюда лазить. Побултыхаться в озере, позагорать, попить пивка, ну и все остальное, после чего, бывает, дети рождаются, а бывает, и нет. Собирались, конечно, и люди постарше, но все это были люди семейные, степенные, к озорству не склонные. А вот подростки вели себя шумно, даже вызывающе, что послужило поводом для намечающейся карательной экспедиции.
Собственно, это была даже не акция устрашения, потому что дачники давно все поняли, а пугать всю эту поселковую гопоту не имело смысла: она не имела никакого отношения к земельной собственности и не представляла интереса для компании «Стройинвест». Но бригада Мамая засиделась без дела, в коллективе началось брожение, всякие ненужные поползновения, смутное недовольство, вызванное скукой. Братков следовало развлечь, напомнить им, что вместе они — сила, мощная и несокрушимая. И молодежь, горланившая у озера, идеально подходила для этой цели.
Их там было десятка три, парней намного больше, чем девчонок. Прикатили на двух мотоциклах, трех мопедах и шести велосипедах, неизвестно как взгромоздившись на них всей толпой, да еще с изрядным количеством дешевого пойла. Правда, один мотоцикл был с коляской, как у немецкой мотопехоты в кино про войну. А девушки находились в том возрасте, когда их попки умещались и на велосипедных рамах, и на багажниках, и вообще где угодно, если сильно захотеть.
Оттуда, где остановилась машина Мамая, компанию видно не было, зато было очень хорошо
