«Я благодарен ревизии, – пишет он родителям, – не только за узнание службы, но и за опытность, ибо переворачивая народ со всех сторон, во всех его нуждах, узнаю его настоящие потребности лучше. И всем, порицающим современное, можно смело сказать, что они не могут быть организаторами будущего общества… Константину следовало бы попутешествовать по России настоящим образом, а не проездом».
Ивану Сергеевичу «досадно, что у нас, в особенности в Москве, в известном кругу (то есть в кругу славянофилов. – Ю. М.) толкуют, рассуждают и горячатся о каком-нибудь балахоне, оставаясь совершенно равнодушными к торговым и промышленным выгодам». Обладай Иван Аксаков большой и реальной властью, будь он, например, губернатором в Астрахани – что бы он сделал? «Я оградил бы крепкими валами город от наводнения, углубил бы дно Волги, очистил бы ее фарватер, завел бы пароходство, участил бы торговые сношения с Персиею, облегчил бы положение крестьян, а кто будет пользоваться этим со временем: бритые ли подбородки или рыжие бороды, шляпы или мурмолки, все равно».
Иван Сергеевич думает о том, как отнесутся к его мыслям в семье: отесенька согласится «хоть отчасти», побранив «за некоторую резкость выражений»; маменька одобрит, желая видеть своих сыновей действительно «полезными людьми»; Гриша и одобрит, и готов будет «вместе подвизаться»; а вот Константин… «Константин не только не согласится, но не захочет даже вникнуть в мои слова, обратить на них внимание, а что всего больнее: рассердится даже».
Иван Сергеевич приходит к убийственному сравнению: «Костя, точно паук, наткал около себя хитросплетенную паутину и целый день цепляется по ней, так что не может идти по простому и прямому пути, а должен делать разные сложные повороты и уступы… Я боюсь, чтобы он наконец в ней не запутался».
Содержался в полемике Ивана Сергеевича с братом и глубоко личный мотив – самоутверждение. Сколько раз рядом с Константином, с его блестящими способностями, самоуверенностью, решительностью, приходилось Ивану уходить в тень, стушевываться, ощущать свою слабость… Оказалось, что и у него есть своя сила, и он кое-что умеет и понимает.
Помимо полемики с братом приходилось Ивану Сергеевичу вести и постоянный спор с самим собою, причем по самому главному жизненному вопросу. Речь шла уже не о характере служебной деятельности, но о том, нужно ли и полезно ли ему служить вообще. Правильную ли дорогу он выбрал в жизни или неверную, не свою.
Едва кончив училище, Иван Аксаков написал мистерию «Жизнь чиновника», открывающуюся следующей по-гамлетовски поставленной дилеммой: «Служить? иль не служить? да, вот вопрос! Как сильно он мою тревожит душу!»
Герой мистерии решает «служить», он проходит весь путь чиновника, но в конце его поприща некий «таинственный голос» открывает умирающему, что он «к иному был назначен» и не угадал своего жребия:
Помню я: живое чувство,И науки, и искусства,Бескорыстная любовьВолновали сильно кровь!Это голос самого Ивана Сергеевича, пытающегося проникнуть в тайну своей собственной судьбы и своего призвания. Он писал стихи, мечтал о поэтической деятельности, но сомневался, есть ли у него талант. Повторять других, в том числе и Константина, который печатался более или менее постоянно и завоевал некоторое признание как поэт, Иван Сергеевич не хотел, а в свою художническую оригинальность до конца не верил.
Стихотворения Ивана Сергеевича нравились домашним; одно из них – «Христофор Колумб с приятелями» – появилось в печати («Москвитянин», 1845, № 2), став его литературным дебютом. Это не освободило автора от сомнений и колебаний. «Сколько толпится в голове у меня мыслей, которые просятся в стихи, жаждут облечься роскошной, соответственной формой, но мало таланта дал мне Бог, коротки силы…»
В иную злую минуту душевные муки становились нестерпимыми: Иван Сергеевич видит в себе лишь «дрянность» и «ничтожество», не чувствует «ни к чему призвания», хотя понимает, что «эти минуты сменятся другими, которые опять уступят им место».
Так и боролись в нем «чиновник» и «поэт». В поэтическом творчестве искал он успокоения от тягостности и бесплодности чиновничьей службы, а грудой обязанностей и дел старался заглушить сомнения в своем художническом таланте.
Жизнь он вел уединенную и строгую. Считал себя некрасивым и неинтересным; знал, что полнеет, что очки его не украшают; в письме родителям упоминал, что у него уже «образовалось два подбородка и даже проектируется фасад третьего».
Говорить красно и увлекательно тоже не умел. О том, чем постоянно заняты мысли, рассказывать никому не хотелось. «Моя внутренняя жизнь, духовная деятельность в совершенном противоречии с вялою физикою, тяжелым и неповоротливым языком». Иное дело письма – здесь ничего его не сковывало. «На бумаге я и откровеннее и разговорчивее, не затрудняюсь в словах, не чувствую беспрестанно смущающего меня недостатка моего произношения». Читатели писем Ивана Аксакова, его домашние, замечали большее – подлинный литературный талант, удивительное умение пластично и полно выражать любую мысль, любое переживание.
Товарищи Аксакова по ревизии – петербургский лев и аристократ Ф. Бюллер, Л. Блок – давно уже завели себе пассий, весело проводили время в гостях, в благородном собрании, обучая местных дам новому танцу – галопу Spehr-polka. Иван Сергеевич никуда не выезжал, что в конце концов обратило на себя внимание Гагарина. «Князь в шутку или серьезно советует мне развлечения, зная… что я не имею никакого предмета, меня занимающего, кроме службы». О стихах, о своих поэтических занятиях Аксаков сослуживцам не говорил.
Особенно тяжело становилось на душе в праздники, когда все откладывали в сторону привычные дела, ждали радостной перемены и необыкновенного. Иван Сергеевич ничего нового для себя не ждал. «26-е сентября, день моего рождения, прошло, как и все дни, за работой. Вы знаете, что для меня этот день всегда самый скучный и неприятный… Вот мне и совершеннолетие стукнуло».
Ивану Сергеевичу исполнился двадцать один год…
Однажды Ольга Семеновна выразила в письме опасения, не женился бы Иван раньше времени, без родительского одобрения и согласия. «О, будьте покойны, – поспешил уверить Иван Сергеевич, – я так же мало о ней (женитьбе. – Ю. М.) думаю, как богородский дьячок об австрийском императоре».
Но как ни гнал он от себя любое интимное переживание, сердце отзывалось на женскую красоту, и, скажем, проезжая по делам ревизии через Зацаревское селение, Иван Сергеевич не может отвести глаз от молодых татарок. «Красивое полукафтанье из турецкой или персидской узористой материи стройно обхватывало их стан, и вообще они очень недурны собою».
Приближался день окончания ревизии. Иван Сергеевич думает о том, какими будут его возвращение домой, встреча с родными. «Неужели Костя не сбрил бороды и не скинул
