Все это Шишков встречал с крайней враждебностью, принимавшей демонстративно прямолинейный и агрессивный характер. Он, например, выступал принципиально против всяких заимствований, предлагал такие словообразования в «славянорусском» духе, которые вызывали лишь смех и недоумение: «мокроступы» вместо «калоши», «деловец государственный» вместо «министр», «присутственник» вместо «ассистент» и «прохож» вместо «аллея»…
Примеры почти анекдотические… И тем не менее в деятельности Шишкова вовсе не все было бесплодно. Литературный и языковой процесс – сложное явление, складывающееся из многих и разнообразных течений, среди которых свою порою небесполезную роль играют и течения архаичные. «Он не так обыкновенен, как думали наши литературные и политические модники», – сказал о Шишкове его племянник Казначеев, прочитав впоследствии аксаковские воспоминания.
Шишков вел со своим новым знакомым долгие беседы, разбирал достоинства и недостатки произведений.
Однажды, приведя двустишие из поэмы Ширинского-Шихматова:
Утеха взору и гортани,Висят червленые плоды, —Шишков заметил: «Как хороши эти два стиха! Это прелесть, а пожалуй, не поймут слово червленые и подумают, что это червивые» (червленый означает темно-красный, багряный).
В другой раз Шишков процитировал описание спуска корабля из того же автора:
При звуках радостных, громовых,На брань от пристани спеша,Вступает в царство волн суровых;Дуб – тело, ветр – его душа.Хребет его – в утробе бездны… —и прибавил: «Ничего не знаю лучше во всех мне известных литературах…».
Вывод, конечно, отдавал сильным преувеличением, однако Аксаков вынужден был согласиться (и мы вместе с ним), что оба примера выбраны Шишковым с толком и свидетельствовали о проницательности и вкусе.
Сильной стороной Шишкова было то, что он ощущал не исчерпанные до конца изобразительные возможности архаичной лексики, которые недооценивал Карамзин. Все это находило отзвук у молодого Аксакова, воспитанного на литературных традициях русского классицизма. Привлекала его и борьба Шишкова с манерностью, слащавостью, с так называемым «элегансом» – во имя грубой и нагой простоты. Тут Аксаков должен был почувствовать уязвимые стороны своих собственных сочинений, таких как «К соловью» или «К неверной».
Впоследствии историки литературы и писатели отдали должное Шишкову. Приведу лишь один выразительный отзыв – он принадлежит Марине Цветаевой. В 1933 году она писала: «Блистательное определение писательского слога (и словаря) Шишковым. Эти строки я ощущаю эпиграфом к своему языку». Вот это определение: «Уметь высокий славянский слог с просторечивым так искусно смешивать, чтобы высокопарность одного из них приятно обнималась с простотой другого».
Бывая у Шишкова по три раза в неделю и чаще, Аксаков выслушивал его пространные монологи. Тем самым он невольно продолжал свой университетский курс.
Иногда он пробовал возражать, иногда просил разъяснений. Шишков запоминал слова своего молодого друга, но с одной целью – чтобы при случае хорошенько его «опровергнуть».
Вскоре вышла новая книга Шишкова – «Разговоры о словесности между двумя лицами Аз и Буки» (СПб., 1811). И каково же было удивление Аксакова, когда он не только обнаружил в ней отражение своих бесед с адмиралом, но и узнал себя в одном из персонажей – в Азе. Этот Аз выступал весьма часто «с невыгодной стороны», ибо на его долю выпала неблагодарная роль – задавать собеседнику нужные вопросы и в конце концов с ним соглашаться.
Приведу отрывок из этой беседы – он осветит еще одну сторону литературной позиции Шишкова.
«А…какую же главную разность полагаете вы между старыми и новыми песнями?
Б. Главная разность, по-моему, состоит в том, что все новые песни твердят об одном и том же. Возьмите их пять, десять, двадцать, сколько хотите, вы ничего не найдете в них, кроме любви. Везде одно и то же: или описание красот и прелестей любовницы, или жалость на несклонность, или упреки за неверность, или восторги при свидании, или печаль при разлуке… Старинные песни, напротив того, суть лирические рассказы о весьма различных между собою происшествиях, в них есть и воображение, и сила, и огонь, и язык страсти… Соберите сии картины, вы найдете в них унылое, жалкое, печальное, забавное, смешное, ужасное, историческое, нравственное, семейственное и, словом, всякого рода описание…
А. Я примирился с русскими сказками, а теперь вижу, что мне надобно будет примириться с русскими песнями… Еще остаются у меня некоторые сомнения. Мне кажется, нет в сих песнях того учтивства, той нежности, той замысловатости и тонкостей мыслей, какая господствует в новейших наших сочинениях.
Б. Да, конечно… они не уподобляли любовниц своих ни Венерам, ни Диянам, которых никогда не видывали, но почерпали сравнения свои из природы видимых ими вещей. Например, когда хотели похвалить ту, которая им нравится, то говаривали, что у ней:
Очи соколиныя,Брови соболиныя,Походка павлиная.По двору идет,Как лебедь плывет, и проч.Или:
Без белил ты, девка, белехонька.Без румян ты, девка, румяна,Ты честь-хвала отцу-матери,Сухота сердцу молодецкому.Название девка было у них учтиво и почтенно, потому что достоинство имени заключалось у них в достоинстве вещи».
Из приведенного отрывка видно, как высоко ценит Шишков народное творчество. Противопоставляя старую песню новой, он фактически противопоставляет фольклорную песню современной книжной лирической поэзии. Последняя, по его мнению, монотонна и ограниченна, замкнута пределами любовного чувства; первая разнообразна и широко открыта в мир. В фольклоре Шишков видит и противоядие излишней и, по его мнению, неестественной метафоричности, в частности употреблению образов античной мифологии (Венера у древних римлян – богиня красоты, Дияна, то есть Диана, – богиня охоты, олицетворение луны и девственности). Зачем писать о том, чего писатель – русский писатель – видеть не мог?
Достославный адмирал снова упрощал положение вещей, ход отечественной словесности.
…Через четырнадцать лет после опубликования «Разговоров…» одна за другой стали выходить главы пушкинского «Евгения Онегина»; здесь вновь появлялись – в который уже раз – безуспешно изгоняемые Шишковым и Венера, и Диана, и Флора (богиня растительности), и Терпсихора (муза танцев), и Марс (бог войны), и Вакх (бог вина и веселья)…
Дианы грудь, ланиты ФлорыПрелестны, милые друзья!Однако ножка ТерпсихорыПрелестней чем-то для меня…(I глава)Друг Марса, Вакха и Венеры,Тут Лунин дерзко предлагалСвои решительные меры…(X, сожженная глава)Видно, не все можно было передать с помощью фольклорных эпитетов и сравнений, приходилось прибегать и к «далековатым» образам, освященным тысячелетней мировой культурной традицией.
(Однажды адмирал попытался найти житейское применение своим ограничительным теориям. Была у него знакомая – Марья Ардальоновна Турсукова, красивая и образованная девушка. Гордостью Турсуковой являлся альбом, содержащий множество рисунков; они были выполнены знаменитыми художниками, русскими и западноевропейскими, и снабжены подписями на французском языке, по-французски же были написаны имя и фамилия самой владелицы. Альбом попался на глаза Шишкову, который, не долго думая, с помощью племянника и друга, то есть Казначеева и Сергея Аксакова, учинил жестокую вивисекцию: все имена переправил на русские, а на первой странице написал следующие уже известные нам стихи:
М. А. ТурсуковойБез белил ты, девка, белехонька,Без
