Моя мать восприняла нахождение Генри в тюрьме внешне очень спокойно, но так и не могла понять, почему я всё время езжу к нему на свидания. Думала, что я свихнулась. Она видела, сколько сил я трачу на подготовку к этим поездкам. Видела, как я бегаю по магазинам, покупаю продукты, мыло, бритвенные лезвия, пену для бритья, одеколон и сигареты. С её точки зрения, всё это было лишено смысла. Она, конечно, не знала главного — что я приношу Генри в тюрьму товар, чтобы он мог заработать ещё несколько долларов.
Поначалу я страшно нервничала, но Генри подробно объяснил мне, что и как нужно делать. Он сказал, что все жёны заключённых приносят с собой припасы. Я начала с его любимого оливкового масла, импортных вяленых колбас и салями, сигарет и бутылок с бренди и виски; но вскоре перешла на маленькие пакетики с травкой, гашишем, кокаином, амфетаминами и таблетками. По договорённости с Генри дилеры приносили всё это к нам домой.
Чтобы пройти через охрану, я зашивала продукты в холщовые мешочки, которые привязывала к телу. Охранники досматривали сумки и пропускали нас через металлодетектор, чтобы обнаружить пистолеты и ножи, но кроме этого больше ничего не проверяли. Если не заворачивать продукты в фольгу, под пальто можно было пронести целый супермаркет. Я надевала широкий плащ-пончо и под ним обвешивалась сэндвичами, салями и прочей провизией с ног до подбородка. Поллитровые бутылки виски и бренди совала в огромные резиновые сапоги, специально купленные для того, чтобы проходить в них сквозь ворота. Приобрела также гигантский лифчик пятого размера и подвязки, в которых проносила травку и таблетки. В комнату свиданий я заходила неуклюже, как Железный Дровосек, но охранники не обращали на это внимания. Там я направлялась прямиком в женский туалет, где снимала свой груз и относила к длинному столу, за которым уже ждали Генри и девочки. Вообще-то, еду с воли приносить не полагалось, но на всех столах громоздились горы домашней снеди, наготовленной жёнами заключённых. Разгрузив всё на стол, мы были в безопасности. Охрана больше не вмешивалась. Это было как игра. Разобравшись в ситуации, я поняла, что поимки можно не опасаться — по словам Генри, большинство охранников в зале свиданий были заранее подкуплены. Все они получали в день визитов по полсотни долларов на нос за то, что старательно смотрели в другую сторону.
И всё равно многие женщины сильно нервничали. Помню, одна дамочка так боялась заходить внутрь, что аж дрожала. Пришлось мне ей помочь. Я сунула её передачи внутрь своих и прошла сквозь ворота. Она чуть не рыдала от страха, что меня схватят. Оказавшись внутри, я посмотрела на её передачу. И глазам своим не поверила. Пачка женьшеневого чая, пена для бритья и лосьон. Было бы из-за чего так трястись.
В тюрьму я приезжала к восьми утра. Мы с девочками вставали в три, паковали их кукол, одеяла, подушки, лекарства и ехали по магистралям около шести часов. Я старалась попасть в Льюисбург пораньше, чтобы после долгой поездки спокойно провести полный десятичасовой день с Генри, прежде чем отправиться в обратный путь. И всё равно, как бы рано я ни приехала, у ворот уже толпилась очередь из женщин и детей. Дни свиданий походили на большие семейные пикники. Жёны наряжали детей в праздничную одежду, привозили мужьям еду и фотоальбомы. Кроме того, там весь день болтались двое заключённых с «поляроидами» — работавший на русских шпион из армии и грабитель банков, — которые брали по два доллара за снимок.
Наконец, в декабре 1976-го, спустя два с небольшим года после начала отсидки, Генри назначили на ферму. Это было словно манна небесная. И к тому же сильно упростило доставку больших партий товара. Поскольку он трудился там с рассвета до позднего вечера, то мог свободно перемещаться за пределами тюрьмы практически безо всякого надзора. Обычно он говорил, что идёт проверять изгородь, а сам встречался со мной на задворках фермы. Тогда я начала привозить еду, виски и наркотики уже не в мешочках, а в огромных сумках. Одна из женщин, чей муж сидел вместе с Генри, подвозила меня с сумками и высаживала на узкой просёлочной дороге. Всё это проворачивалось в кромешной тьме, потому что один из охранников жил неподалёку и имел привычку через окно осматривать окрестности в бинокль.
Когда меня так высадили в первый раз, я страшно нервничала. Я была совершенно одна на этой тёмной заброшенной дороге. Прошло пять минут, которые показались мне вечностью. Я ничего не видела. Неожиданно кто-то схватил меня за руку. Я чуть до неба не подскочила. Это оказался Генри. Он был одет во всё чёрное. Генри принял сумки и передал одну пришедшему с ним парню. Потом снова взял меня за руку и повёл куда-то в лес. Там у него оказались припасены плед и бутылка вина. Было очень страшно. Поначалу я всё время вздрагивала, но постепенно успокоилась. Мы с ним не занимались любовью уже два с половиной года…
Первое время в Льюисбурге Генри очень злился на Карен. Она приезжала с детьми на свидания и каждый раз заводила разговор о деньгах. Без конца упоминала, что куча парней до сих пор не оплатили старые долги по счетам из «Сьюта». Жаловалась, что друзья сетуют на бедность, а сами разъезжают на новых машинах, в то время как ей приходится стричь по ночам пуделей. Карен не понимала простого факта: попавший за решётку умник переставал зарабатывать. Все ставки и долги обнулялись. Что бы там ни показывали в кино, друзья, прежние партнёры, должники и бывшие жертвы предпочитали ныть, врать, жульничать и прятаться, лишь бы не отдавать долги сидящему в тюрьме умнику, не говоря уж о его жене. Если ты хотел выжить в тюрьме, нужно было учиться там и зарабатывать.
В течение первых двух лет Генри зарабатывал от тысячи до полутора тысяч долларов в месяц на торговле спиртным и марихуаной, которые контрабандой проносила Карен. Когда удалось наконец выбраться на тюремную ферму, его деловые операции (в которые он вовлёк помимо Карен ещё нескольких местных охранников) существенно
