Аналогично амбициозные и работоспособные чиновники (которые, конечно, тоже обязаны своим положением высокому рейтингу сонбун) оказываются в наилучшем положении для того, чтобы воспользоваться действительно серьезными перспективами для создания или развития бизнеса — такими как строительный бум в Пхеньяне или добыча полезных ископаемых. А среди тех, кто таких возможностей лишен, по словам нескольких источников, растет недовольство. Когда побеги из Северной Кореи в период голода 1990‑х стали обычным делом, главной их причиной было простое желание поесть. Сегодня, однако, все больше перебежчиков могли бы жить в Северной Корее достаточно пристойно, но чувствуют себя удрученными оттого, что они достигли потолка и дальнейших улучшений в жизни у них уже не предвидится из-за низкого социального статуса: Пальчон мотхэтта («Я не мог(ла) расти и развиваться [в Северной Корее]»), — так все чаще отвечают перебежчики на вопрос о том, что толкнуло их на побег.
Краткий исторический экскурс
В конце XVI века японские войска несколько раз вторгались в Корею — эти события получили название Имджин вэран (Имджинская война). В начале XVII века Корея пережила несколько маньчжурских вторжений, в результате которых в 1637 году государство Чосон стало данником утвердившейся в Китае маньчжурской династии Цин. В результате сотни тысяч корейцев погибли, еще больше, спасаясь от нашествий, остались без крова. Неминуемо изменилась и структура общества. Господствующая верхушка аристократов‑янбанов утратила некоторую толику власти, позволив растущей прослойке торговцев накопить некоторый объем богатств и повысить свой статус. Нечто похожее происходит сегодня и в Северной Корее. Представители торговых домов воспользовались ситуацией, чтобы заключить браки с выходцами из разорившихся или обедневших янбанских семей, или просто за взятки вписывали имена в их родовые книги, закрепляя свой новый статус.
Однако эти перемены не означали ни падения династии Чосон, ни исчезновения янбанов. Они только обогатили аристократическую верхушку свежей кровью и новыми идеями. Чиновники и ученые-конфуцианцы того времени постепенно попадали под влияние философских идей школы сирхак («реальных — то есть практических. — Прим. пер. — наук»), уделявшей в поиске путей совершенствования общества основное внимание изучению технологий и естественных наук, а также пропагандировавшей, помимо прочих инноваций, земельные реформы. В этой ситуации полувековое правление вана Ёнджо (1724–1776) стало периодом просвещения и процветания.
Голод середины 1990‑х в контексте как человеческой трагедии, так и общественных преобразований вполне можно сравнить с пертурбациями конца XVI — начала XVII века. Сегодняшний северокорейский янбан — государственный чиновник с высоким статусом сонбун — приспосабливается к новой реальности, в которой наиболее ценным кадром является тот, кто знает, как делать прибыльный бизнес. Между тем наиболее предпочтительными матримониальными партнерами все чаще становятся сыновья и дочери из семей успешных торговцев и предпринимателей. Один социальный класс не заменяет собой другой; так же во многом, как и в средний период династии Чосон, предприниматели встраиваются в существующий общественный порядок. Более того, сегодняшние молодые северокорейские чиновники-прагматики в большей степени открыты новым идеям — по сравнению со своими коллегами предыдущих поколений.
Как это может сказаться в будущем? Конечно, внешние обстоятельства сегодня отличаются от тех, что сложились вокруг средневековой Кореи, а социальные изменения происходят сейчас несопоставимо быстрее, чем 300–400 лет назад. Никто не ожидает, что КНДР просуществует 600 лет, как династия Чосон. Однако сопоставление Северной Кореи с Кореей периода Чосон по крайней мере позволяет с определенным скепсисом воспринимать заявления о том, что социальные изменения в КНДР неминуемо приведут к падению режима в кратко— или даже среднесрочной перспективе. Его падение — это только один из многих возможных исходов; более вероятным представляется постепенное открытие страны и реформирование ее изнутри. И это, вероятно, наилучший выход — по крайней мере именно он обещает наименьшие страдания населению КНДР.
Пхеньян vs. все остальные
Социальный состав жителей Пхеньяна отражает желание властей населить столицу лоялистами. За многие годы люди с низким показателем сонбун были высланы в отдаленные районы, оставив Пхеньян в распоряжение представителей верхушки общества. В 1973 году, например, Ким Чен Ир, став заведующим ОИО, отдал указание провести тщательное расследование уровня сонбун у всех членов Трудовой партии Кореи. После скрупулезных трехлетних разбирательств 500 000 человек были исключены из партии. На их место он привел 600 000 новых, молодых (двадцати-тридцатилетних) партийцев, чтобы создать новое поколение элиты, персонально ему преданное. Это был общенациональный проект, но на Пхеньяне его последствия сказались в непропорционально большей степени. Но сказать, что в Пхеньяне не живут люди с низким сонбун, было бы преувеличением — в конце концов, среди пхеньянцев много бедных и даже недоедающих (что предполагает, при прочих равных, относительно низкий сонбун), да и купить себе право на проживание в Пхеньяне сегодня можно за взятку. Но естественно, огромная привилегия жить в столице доступна почти исключительно представителям «лояльного» слоя общества.
Однако существующий в Северной Корее разрыв между центром и периферией гораздо глубже, чем «сословный» характер системы сонбун. Власти КНДР уделяют непропорционально большое внимание развитию столицы в ущерб регионам. Это касается, в частности, и финансирования проектов общественного значения, включая, допустим, парки отдыха и развлечений. Правда, в глазах подавляющего большинства простых северокорейцев Пхеньян и выглядит совершенно особенным местом: дети с огромным удовольствием и воодушевлением отправляются туда в турпоездки; а взятки, которые надо заплатить за возможность попасть в столицу, сильно выше тех, которые надо платить за право посетить любые другие места.
Между центром и провинцией есть и другие культурные различия, не имеющие касательства к политике. Сеульцы иногда называют жителей сельских районов Южной Кореи чон-ном («сельский ублюдок», «деревенщина», «пентюх»); пхеньянцы — случись им выехать в сельскую местность на время — тоже наверняка поглядывают на провинциалов свысока. Те же, в свою очередь, скорее всего скажут, что обитатели столицы холодны и высокомерны; что они готовы дружить только с теми, кто может оказаться для них полезным и докажет эту полезность, — то есть примерно то же, что скажут жители южнокорейской глубинки о сеульцах.
Самым «деревенским» районом КНДР, наверное, является провинция Канвондо, разделенная ДМЗ надвое[178]. Уроженцы этой провинции, как правило, в наибольшей степени изолированы как от важных социальных перемен, в центре которых оказываются северо-восточные города вроде Чхонджина, так и от частно-государственного капитализма и престижного потребления, характерного для Пхеньяна. Они обделены информацией, поэтому испытывают более искреннюю лояльность к государству, чем горожане в целом. Некоторые перебежчики
