Майснер жил за пределами Москвы, у него был коттедж – там он жил с семьей. Коттедж был не таким, как делают сейчас – большой, за тысячу квадратных метров, из красного кирпича. Такие делали во времена девяностых, когда они стояли как замки новых феодалов на захваченной земле. Многие так и стояли – пустыми…
Но не этот.
Дядя Боря не раз приглашал его… старый еврей вообще любил молодежь и ее общество. Жарили шашлык, готовили чеченские национальные блюда, узбекские.
Разговаривали…
Вот и добазарились…
Салахуддин не знал, что он будет делать, когда подъехал к дому. Но он точно знал, что дядя Боря знает что-то. Что-то такое, за что погиб Лом-Али. За что его убили.
Подло убили. Не дав возможности защититься.
Салахуддин раскатал шапочку – получилась лыжная маска. Накрутил на свой «Вепрь» глушитель – автомат он сделал так, как на стрельбище видел, денег не пожалел – ни один чеченец не будет жалеть деньги на свое оружие. У него тут «ACOG» стоял, совершенно излишний. Но – круто, как у морской пехоты США. Как в видеоиграх.
Пора.
Через забор он перелезать не стал – встал на колено, прислушался. Потом едва слышно, утробно гавкнул, подражая лаю собаки.
Послышалось ответное вуф – и топот. Салахуддин прицелился…
Хлоп!
Собака визгнула и повалилась на бок, скуля.
Салахуддин подошел ближе.
Это был Том, собаку подарили Майснеру его какие-то партнеры из Америки, с Брайтон-Бич. Здоровенная дурковатая псина, гулявшая по ночам по участку.
Салахуддин прицелился и выстрелил. Том скулить перестал.
Так Салахуддин избежал первой опасности. Если бы не добивающий выстрел в голову, собака обратилась бы и укусила его.
Салахуддин пошел дальше. Интересно, есть кто в доме? Горело одно окно, он определил – кабинетное.
Как проникнуть внутрь, он знал, сзади. Там есть помещения для прислуги, но она приходящая из ближайшего полумертвого села. Сейчас они пусты.
Нажал на ручку, толкнул стволом дверь – поддалась.
Опыта у него не было за исключением стрельбища и видеоигр, но оружие у него было подходящее и дом знакомым.
Комната. Еще комната.
Лестница.
В семь-сорок он подъедет,В семь-сорок он подъедет —Наш старый, наш славныйНаш агицын паровоз.Ведет с собой вагоны,Ведет с собой вагоны,Набитые людями,Будто сеном воз.Он выйдет из вагонаИ двинет вдоль перрона.На голове его роскошный котелок,В больших глазах зеленых на востокГорит одесский огонек.Пусть он не из Одессы,Пусть он не из Одессы,Фонтаны и ПересыпьЖдут его к себе на двор…Дядя Боря был не просто евреем – он был русским евреем, упертым. Отказывался переехать в Израиль или США. Уперто финансировал все, что связано с изучением языка идиш, считал, что евреи не должны отказываться от своего языка и своих теперь уже европейских корней. Никогда не перечислял деньги Израилю – ни единого доллара.
Старый Борис Майснер…
Салахуддин почему-то не смог в него прицелиться. Вместо этого он шагнул в комнату с пистолетом в руке и автоматом на груди и негромко сказал:
– Борис Львович…
Майснер обернулся.
– Кто… – он был подслеповат.
– Я. Салахуддин.
…
– Лом-Али убили.
Майснер нащупал очки, водрузил на нос, всмотрелся.
– Я чаю налью?
– Давайте…
Следом за Майснером он прошел на узбекскую кухню – в коттедже были сразу три кухонных помещения, русское, еврейское и узбекское. Майснер начал заваривать чай, настоящий узбекский кок-чай, который можно сказать и чай, и пища – с топленым маслом.
Салахуддин сел на попавшийся табурет – он был для повара, в Узбекистане пищу вкушают без столов и стульев.
– Зачем тебе автомат, Салик? – спросил Майснер, колдуя над чаем. – Ты боишься старого еврея? Или как?
– Мне нужны ответы.
– Тогда задай вопрос.
– Кто убил Лом-Али?
– Не знаю.
– Кто такой Бурко?
Майснер посмотрел на Салахуддина поверх очков.
– Бурко, Салик, наш новый Иисус Христос.
Салахуддин вздрогнул. Ему показалось, что он сходит с ума… хотя вся его жизнь последних дней была полна безумия.
– Не придавай Аллаху сотоварища. В вашей религии нет такого правила?
– Есть. Но Бурко действительно новый Иисус Христос.
…
– Отложи пистолет. Возьми пиалу. И послушай, что я тебе расскажу.
…
– У меня рак, Салахуддин.
…
– Точнее, у меня был рак. Я съездил в Израиль, хотя не люблю эту страну, лег в клинику. Четвертая стадия, ничего нельзя было сделать, и это подтвердили мне три врача. Три. Бурко все сделал за сутки. Рака больше нет.
– То есть как – сделал за сутки? Что вы такое говорите?
Майснер поднял палец вверх.
– Мы прокляты, Салик. Мы прокляты верховным божеством, мы изгнаны из рая и никак не можем туда вернуться. Вечная жизнь не для нас, мы обречены жить и умирать в мучениях. И знаешь, что нас ждет там?
?
– Ничего! Ни-че-го.
Майснер сардонически захохотал. Салахуддин попытался вспомнить дуа, оберегающее от шайтанов, и не смог.
– Бурко придумал лекарство. Лекарство от всех болезней. Один укол – и все, нет больше рака. Я проверил это на себе.
Салахуддин кашлянул… горло пересохло несмотря на чай.
– Он солгал вам, Борис Львович. Это происки шайтана.
– Нет, он не солгал. Те же три врача подтвердили, что рака больше нет. Они подумали, что оборудование ошиблось, но я знаю, как было на самом деле. Мне сделали укол, и рака больше не стало. Понимаешь, не стало. Теперь можно будет лечить все что угодно – рак, СПИД, все что угодно. Все болезни! Бурко станет продавать это лекарство, и он станет богаче, чем Билл Гейтс! Влиятельнее, чем Путин и Трамп, вместе взятые! Он не дарит надежду, он дарит людям новую жизнь! Понимаешь?
– За что убили Лом-Али?
Майснер схватил руку Салахуддина.
– А какая разница? Какая разница, Салик, за что его убили. Мы на пороге нового времени, когда люди перестанут умирать от болезней! Что значит твой автомат перед этим? Что значит чеченская месть по сравнению с этим!?
Салахуддин оттолкнул руку Майснера.
– Бурко – лжец. Он колдун и одержим силами зла. Не слушай его, ибо он ложь и отец лжи! Не слушайте его!
– Ты ничего не понимаешь, – Майснер говорил все быстрее, – ты ничего не понимаешь, потому что еще мал. Бурко создал то, благодаря чему он станет владеть всем миром. Больные получат исцеление, как в Библии. Никто больше не будет умирать.
– А мой брат? В чем он-то был виноват?
– Какая разница?
…
– Какая разница, Салик, в чем? Мало ли людей было убито, он отдал свою жизнь за то, чтобы жили другие.
Салахуддин схватил пистолет и направил его на Майснера.
– Чушь!
…
– Он умер, потому что его жизнь отняли! Теперь я отниму жизнь того кто это сделал! Я убью Бурко!
– Нет!
Салахуддин встал со своего места, демонстративно бросил на стол тысячу рублей – по-чеченски это означало выражение презрения, расплатиться за стол, за который ты был приглашен. Сплюнул и пошел на выход.
– Подожди!
За спиной раздались шаги.
– Подожди, Салик…
То, как звучал голос Майснера, заставило Салахуддина обернуться – он увидел, как Борис Львович торопится за ним, весь красный.
– Борис Львович.
– Подожди…
Майснер схватился за косяк и стал оседать. Салахуддин смотрел на это в каком-то оцепенении.
– Подожди…
