Руки Майснера отказали, он упал на пол, стукнувшись, и это вывело Салахуддина из оцепенения. Он бросился к Майснеру…
– Таблетки! Таблетки – где?!
– Салик… не надо… не надо… Салик.
– Шайтан вах…
Салахуддин бросился в кабинет… пиджак на стуле… карманы… нет, не там. Ключи… может быть, в ящиках стола… шайтан, все ящики стола заперты, что и следовало ждать от Майснера. Где еще… ничего нет. Ничего…
Графин… стакан воды.
С графином он выбежал в коридор и понял, что Майснер умер. У него был остановившийся взгляд и синие губы.
О, Аллах…
Салахуддин ни разу не сомневался – то была кара Аллаха. Борис Львович посмел приравнивать себя к нему, точнее не себя, а Бурко, но сказано же – не придавай Аллаху сотоварища! И сказано – Аллах скор в расчете.
Вот он и покарал…
Салахуддин пытался вспомнить дуа, чтобы кара Аллаха не постигла и его, но губы не слушались, а мозг отказывался подбирать нужные слова.
Салахуддин поставил графин, присел, проверил пульс. Пульса не было…
Мертв.
Надо, наверное, читать какую-то молитву… но Борис Львович не мусульманин, какую молитву ему читать?
И что будет теперь с ним? А что, если подумают, что это он убил Майснера?
Да, сердечный приступ, но отец предупреждал, что за Майснером очень серьезные люди стоят и проверять они будут тщательно. А проверив… это не суд, Уголовного кодекса и адвоката не будет…
Мозг выдал первую здравую мысль за все время. Надо сделать все как было, чтобы никто не заподозрил.
Он осторожно взял графин и стакан, отнес, как было. Протер платком все как мог. Осмотрелся… надо еще на кухне прибрать, свой прибор даже помыть, и тогда никто ничего не заподозрит.
Борис Львович все равно старый, можно было ждать инфаркта.
Он вышел в коридор, пошел… но уже у самой кухни он услышал звук, от которого волосы стали дыбом а сердце пустилось в пляс.
М-м-м-м…
Жив.
– Борис Львович!
Майснер ворочался на полу, пытаясь встать. Салахуддин бросился к нему, чтобы помочь подняться, довести до кровати, и… наверное, Аллах спас – он не упал перед ним на колени, не попытался взять его за руку… иначе было бы все кончено.
В детстве мать читала им сказки про Жоьру-бабу[10]. Это были добрые и нестрашные сказки. Потом Лом-Али узнал несколько других, страшных сказок и когда мать уходила, он рассказывал им эти сказки. Про колдунью-Хежу. Про оборотня Гам. Про Черного Хожу. Про одноглазого великана Берза-Дог. Лом-Али рассказывал страшно для того, чтобы напугать сестренку, придумывая все новые и новые страшные подробности. И он тоже боялся, хотя как мужчина не мог это показывать.
И вот сейчас – Салахуддин смотрел в ужасные, неживые глаза нежити, как из сказок.
Глаза были какими-то белесыми, как будто подернутыми пленкой и немигающими.
– Прибегаю к защите Аллаха, могущественного, достохвального, у которого нет сотоварища, от злых козней шайтана! – выкрикнул Салахуддин и стал читать первую суру вслух.
Но гром не грянул, и молния не поразила нежить – нежить ворочалась и тянула к нему руки, пыталась встать. И чем-то пахло, какой-то химией, все сильнее и сильнее…
Майснер… или нежить, которая жила в нем, неуклюже махнула рукой, Салахуддин отпрянул. Нежить потянулась за ним…
Нет выхода.
С той стороны нет выхода.
Нежить, ворочаясь на полу, пыталась встать.
– Прибегаю к защите совершенных слов Аллаха от гнева Его, и наказания Его, и зла рабов Его, и наущений шайтанов и от того, чтобы они являлись ко мне…
Но и это заклятье не помогло – нежить сумела встать на четвереньки и поползла.
К нему.
И тут он вспомнил – до этого не помнил, – что у него пистолет.
– Стой!
Нежить странно заскулила, подползая к нему на четвереньках.
Палец дожал спуск. Хлоп-крац!
Пуля попала Майснеру или тому, что сейчас было им, в голову – и оно упало в коридоре и больше не шевелилось. Кровью брызнуло на стену.
Аллах, спаси…
Прибегаю к защите совершенных слов Аллаха от гнева Его, и наказания Его, и зла рабов Его, и наущений шайтанов и от того, чтобы они являлись ко мне…
Салахуддин сделал шаг. Потом еще шаг. По стеночке пробрался мимо того, что раньше было Борисом Майснером, жизнелюбивым евреем с бухарскими корнями. Потом он бросился бежать…
Немного успокоившись, Салик отзвонил Ибрагиму, сказал, что нужно встретиться. Место назвал – у первого пускового комплекса Московской окружной, там еще тихо было, хотя рядом действующая дорога и уйти не проблема совсем.
Салахуддина трясти начало только сейчас, чтобы немного прийти в себя, он выпил два стакана харама в забегаловке для дальнобойщиков, но помогло несильно. Белесые глаза Майснера, и этот звук – Салахуддин понимал, что все это долго будет преследовать его.
Подъехал «крузер» Ибрагима, встал на обочине. Из машины вышел сам Ибрагим, на нем была черная куртка-флиска с капюшоном. Он обошел машину, попинал скаты, потом нервно закурил, одну за одной. Салахуддин выжидал еще минут пять, потом вышел из лесочка неподалеку и направился к машине. Ибрагим увидел его, бросил сигарету, сел за руль.
– Пистолет где? – спросил он, как только Салахуддин сел на пассажирское.
– Какой пистолет? – спросил Салахуддин.
– Тот, который у тебя был!
– Бросил.
– Где?
– Не помню… из окна машины бросил.
– Дурак! В воду надо было!
…
– Короче, тебя в розыск поставили, федеральный. Убийство сотрудника Федеральной службы безопасности. Думают, что ты принял радикальный ислам и отомстил брату за то, что тот в ФСБ пошел работать.
…
– Что ты на меня глазами лупаешь? Думаешь, на тебя не повесили бы? Еще постоянка твоя в ментовке показания дала, что ты ей автоматом угрожал. Было?
– Было.
– Ну вот, все в цвет получается. Рассказывай, как там было?
Салахуддин рассказал. Ведь Ибрагим был чеченец, друг отца. Когда Салахуддин закончил говорить, Ибрагим закурил.
– То есть ты еще и Майснера завалил, – подытожил он, – это звиздец.
– Я его не убивал! С ним сердечный приступ был!
– Ну, да. Тебе в этом сто процентов поверят.
Табачный дым наполнял машину.
– Ибрагим Шапиевич…
– Ну?
– С Борисом Львовичем… ну, Майснером… что-то… не то было.
– Чего?
– Ну он… короче, он… когда у него сердце прихватило, он это… умер. А потом – он воскрес…
Ибрагим смотрел на него как на придурка.
– Ты соображаешь, что городишь?
– Аллахом клянусь, у него сердце прихватило. Я пытался помочь, не знаю, как… он умер… он мертвый был, клянусь Аллахом, я пульс проверял – не было! Потом я думал, что делать, а он такой… встает?
– И чо?
– Глаза у него… мертвые, я таких глаз никогда не видел, наверное, у джиннов такие глаза. Он как-то ко мне ползет, и ы-ы-ы… ы-ы-ы-ы… а глаза мертвые.
– И ты чо?
– Говорю – не подходите… а он ползет, потом на коленях. Ну, тогда я его… шмальнул. В башку.
Ибрагим начал ругаться… и ругался долго. В горном селе, если бы он так ругался, он бы себе пол-села врагов заимел. Но тут… Салахуддин себя совсем хреново чувствовал. И
