– Да ты горишь, Сережа. Тебе к врачу надо.
Ну, блин! Тоже мне новость. К врачу мне надо было две с половиной недели назад. А раз до сих пор копыта при мне, то теперь уже точно не отброшу. Да и где те врачи теперь?
– Да нормально все, Зинаида Павловна, – отвечаю. – Это меня отпускает, после стычки с… ну, вы понимаете. А температура эта отголоски только. Основное я уже переболел. До конца, правда, еще не оклемался, да и перенапрягся сегодня. Ну и струхнул маленько, тварей этих увидев, – признаюсь напоследок.
– Все бы так боялись, так и тварей бы меньше стало. – Грустно улыбается женщина. – Нагляделась я из окна, как они живых гоняли. Ой, сколько народу пожрали в первые-то дни. – Закрывает лицо ладонями. Плечи вздрагивают. Однако берет себя в руки. – Если бы не Виталий с Виктором, да вот ты теперь, и нас бы заели. Жаль Витеньку. – Снова всхлипывает.
– Теперь все нормально будет, – ободряюще так говорю, а сам-то и не уверен вовсе. Еще ведь дойти надо. А по дороге всякое может произойти. Да и на месте, когда придем, что еще будет?
– Ты так считаешь? – с надеждой смотрит на меня. Вот что мне ей сказать? Я ведь ни в чем теперь не уверен. Хрен его знает, как оно там будет дальше. Но сказать что-то все равно необходимо.
– Уверен, Зинаида Павловна. Как раньше, может, уже не будет, конечно, но жить-то дальше надо. Вон, – указываю взглядом на детей, – ради них хотя бы.
Женщина смотрит задумчиво. В глазах стоят слезы. Вдруг она спохватывается:
– Тебе бы отдохнуть, Сереженька. И медикаментов каких принять. У тебя жаропонижающего нет?
– Кроме цитрамона, ничего. Я его глотаю, когда голова трещать на погоду начинает.
– Это у тебя давление. К врачам ходил? А вообще, похудеть бы тебе. Раньше-то, помню, какой мужчина был статный. Все девки в округе Любке твоей завидовали. А как ушел из семьи, запустил себя. В квашню превращаться начал. – Укоризненно так смотрит.
– Я ушел? – удивленно смотрю на нее.
– Не знаю, Сережа. В чужие семейные дела я лезть не привычна. Так что говорю, что вижу.
К разговору присоединяется Виталий.
– Да то Любка евойная хахаля привела, пока он в морях болтался, да потом из дома поперла.
– Сам ушел, – поправляю.
– Какая разница, Серега, сам или не сам? Мог бы и не уходить. Квартира-то родительская была. Бабу свою нужно было на улицу гнать.
– И дочь вместе с ней?
– Что дочь? – не понимает.
– Дочь, говорю, тоже надо было на улицу гнать? Суды у нас такие. Сам знаешь. Всегда априори на стороне матери. Не мог я так поступить. Пришлось переписывать жилье на дочь, а самому уходить.
– Но себя-то зачем же так запускать? – снова говорит Зинаида Павловна.
– А! – машу рукой. – Чего теперь-то?
– Слухай, Серег! Я знаю, у тебя всегда есть что покрепче. Давай накатим, а? Тебе вот точно надо, чтобы отпустило, да и я не отказался бы. За все то время, после землетрясения, столько натерпелся…
– Там, – тычу большим пальцем себе под ноги. – В подвале, на полке, канистра из нержавейки. В ней спирт. Разведи.
– Это я мигом, – потирает ладоши Виталий и исчезает в подвале.
– Вы не против, Зинаида Павловна?
– Да нет, Сереж. Вы же на своей территории. Гараж все-таки, – улыбается. – Я сейчас кашу разогрею да компанию поддержу. Вы только не напивайтесь, мальчики. Вы же единственная наша надежда теперь.
– Вы, Зинаида Павловна, не сумлевайтесь! – Из подвала появляется рыжая голова. – Сегодня глотнем с устатку, завтра огурцами будем. Этому слону и литр чистогана после пережитого как вода пойдет. Вон как его трясет. Да и то сказать, не понимаем, что ли? Мы токма здоровья для, а не пьянки ради. Да поговорить чтоб. Какой разговор на сухую?
Поговорить было о чем. Это я две с половиной недели пластом провалялся. А Виталий все это время выживал как мог. Много видел и всякого.
– Понимаешь, Серег, я в первые дни, после землетрясения, много где побывать успел и облазить. На острове мы теперь.
– Как это?
– Да вот так. Выживших было мало. Ночь ведь была. В районе нулей трясти начало. Большинство уже успело по домам после работы вернуться. Так что неудивительно. Мы поначалу помощь ждали. Приморье сроду ведь не трясло. Думал, вот-вот спасатели нагрянут, палаточные городки, полевые госпиталя с кухнями, то-се. День прождали, тишина. Так не бывает. Понятное дело, что в нашей стране по-всякому может случиться, но такое не заметить… сам понимаешь, невозможно. А тут еще теплынь, как летом. Ну, неспроста ведь. Тогда я пошел на разведку. Мертвяки к тому времени еще не вставали. Валялись, где конец свой встретили. Убирать-то некому. Забрался на самую высшую точку. Ну, туда, где крейсер многоподъездный стоял. Вернее, на кучу, что от него осталось. Гляжу и глазам не верю. Весь город, вернее та его часть, что к нам ближе, как на ладони должна была быть. Да только нет того города.
– Развалины?
– Да какие развалины, Серега?!! Вообще нет. Представляешь? Как и не было никогда. Там дальше, если на север смотреть, то ли степь виднеется, то ли еще что… вроде пустоши. А между той землей и нами вода. Немного совсем, но вода. Пролив, короче. По речку нас, как от пирога отрезало. Понимаешь? Чуркин, часть «Сахалинской» с «Тихой» и нами. Тогда я кинулся в сторону морского кладбища…
– Туда-то зачем? Мало ли что из земли полезет.
– Нет, Серега, там как раз вряд ли. Да и не знал никто тогда еще про мертвяков. Туда полез, чтобы на другую сторону глянуть, там тоже высокая точка, да и домов там не было, а значит, меньше по завалам лазить.
– И что?
– А то. Еще остров Русский есть, а дальше море.
– А другие острова? Попов, Рейнеке и так далее?
– Если честно, тогда даже не обратил внимания. Но какая разница, Серег? Ты что, не понимаешь, о чем я?
– Что-то не очень. Ты нормально можешь объяснить. Чего загадками изъясняешься?
– Да я тебе прямым текстом говорю, башка ты стоеросовая! Мы уже не на старушке Земле.
– Мальчики, мальчики. Тише, – успокаивает разошедшегося Виталия Зинаида Павловна. – Дети же спят уже. Разбудите.
Виталя делает испуганные глаза и изображает жест, как будто бы на губах молнию застегивает.
– Все, все. Понял. Забыл, где нахожусь. – Дальше уже мне: – Ты пойми, Сергей, ладно б весь город в руинах лежал, так нет его. Города. Куда он делся? Считай только Первомайский район да остров Русский остались. Остальное где?
Смотрю на него молча,
