Унгелен стоял недопустимо близко ко мне. В этом тоже было сообщение для всех присутствующих – как и в фамильярном подходе Унгасана к Газину. Барабаны барабанами, но если в неформальной обстановке мы можем хоть целоваться, то в зале приемов династии Ун расстояние между людьми всегда сообразно их рангу. Сократить дистанцию – значит уже очень многое сказать. Иногда и говорить-то незачем.
Но Унгелен – говорил. Сквозь тяжелый низкий гул барабанов до меня доносился голос, и это был голос Унгусмана:
– То, чего хотят чужаки, – против всей нашей природы. Они желают раздробить нас и обособить. Мои далекие братья – умные, честные, добрые вожди. Но некоторые из них считают, будто они самые умные. А некоторые легко поддаются на лесть. Наконец, в мирное время любого можно одурачить, полагаясь на его честность. И если бы не русские, которые мешают чужакам насадить здесь свои порядки, чужаки давно уже донесли бы лживые сладкие речи до многих ушей. И страшно подумать, чем бы это кончилось. Чужаки сказали, что пришли с миром. Но я вижу – они принесли войну. То, чего они добиваются, – это запереть нас в придуманных границах. И границы под ногами – только начало, завтра нам навяжут границы мысли, границы совести, границы чести. Не наши. Чужие. А потом окажется, что мы уже не хозяева на своей земле. И мы даже не поймем этого, потому что чужаки необратимо изменят нас. Съедят изнутри. Ты услышал?
Я кивнул. Веселая будет ночка – оформить все это и перегнать по ДС в Москву. От меня потребуется сделать «выжимку» и набросать хотя бы примерные рекомендации. И что писать? Что династия Ун восстанавливает все племена континента против землян?
– Чужаки с самого начала боялись, что русские получат большое преимущество от дружбы с нами, – продолжал Унгелен. – Им все равно, каковы настоящие помыслы русских. Они просто напуганы и поэтому опасны. Чтобы сломить нашу дружбу, они требуют от русских давить на нас. Это хитрый замысел, он несет в себе унижение для России и полный провал наших планов на будущее. Еще это способ нас поссорить, заставить испытывать взаимное неудобство и злиться. Русские не поддались, спасибо им. Но теперь мы сами в яме и чужаков загнали в яму…
– Я понял, понял. Мы говорим – тупик. У вас нет тупиков. Это такие…
– Сколько угодно. Ты плохо знаешь город. Не волнуйся, друг Андрей.
– Да я…
– Ты очень сильно волнуешься. Лучше слушай отца.
Я демонстративно вытащил из нагрудного кармана зубочистку и показал ему. Унгелен от неожиданности чуть не подпрыгнул, громко залаял и прикрыл рот ладонью.
– Хорошая шутка, – сказал он, отдышавшись.
– Плохая для нашей профессии. Я сделал глупость. Теперь все, кто сейчас подсматривает, знают, что ты передаешь мне слова великого вождя.
– Да и черт с ними, – бросил Унгелен. – Они не увидят ничего нового. Я министр иностранных дел или кто? Мне положено говорить с тобой от имени отца. Но я понял твой урок и запомнил. Ты слушаешь дальше?
Я вместо ответа воткнул зубочистку в рот.
– Отец говорит: теперь у них два выхода. Либо убить нас, чтобы мы не мешали забрать нашу землю и поработить наш народ. Либо убить русских. А умнее всего – убить нас и обвинить в этом русских. Но сначала они продолжат ломать наше единство, сеять вражду. Надо быть готовыми. Главное – доверие. Будет доверие – мы победим и вместе пойдем дальше, за край мира. Вот сообщение для тебя, советник.
Трудно привыкнуть, что такое может говорить семнадцатилетний юноша, пускай он и министр иностранных дел. К тому, что он министр, тоже нелегко приспособиться. И вообще, я только сегодня прилетел. У меня акклиматизация. Мой напарник – балбес, а командир – язва и злюка. И все надо мной издеваются. Спасите, помогите!
А может, это сон? И лежу я в уютном гробике на борту грузовика МВО «Семен Дежнёв», и снится мне кошмар.
Глупости. Ничего там не снится.
– И что делать? – промямлил я, нещадно жуя зубочистку.
Унгелен пока что пониже ростом, но тут ему удалось посмотреть на меня сверху вниз. Да еще и сочувственно.
– Ну… Отец говорит – война. Я не знаю, что он задумал. Но если война – значит, все разрешено. Самая изощренная хитрость. И даже то, что вы зовете «подлость». На твоем месте… Очень странно давать советы учителю, но на твоем месте я бы предупредил своих, чтобы были готовы к любым неожиданностям.
– Да какой я тебе учитель…
– Хороший.
– Спасибо, господин министр. Глубоко тронут. Но каковы должны быть наши действия? Вот мы с тобой – что делать будем?
– Да ничего, – очень легко и очень серьезно ответил Унгелен. – Просто, как это у вас называется, повышенная боевая готовность. Извини, мне пора обратно на торговый двор. Там сегодня очень интересно. Леша разговорил караванщиков, а они и счастливы – такое внимание… Скоро мы будем понимать язык дальнего юга лучше, чем они сами. А познаешь язык племени – заглянешь в его душу. Я готов дать слово – еще мои дети не подрастут, а мы уже объединимся с южанами. Они сами к нам придут. Им не хватало с нашей стороны только одного – понимания. Теперь оно будет, и появится доверие. Все просто, друг Андрей. Вот как с вами – вы сразу поняли нас. Вы отлично умеете понимать, у русских это талант.
– Обычно мне кажется, что я ничего не понимаю…
– Это вкусно? – внезапно спросил юный дипломат, глядя мне в рот.
Оказывается, я сгрыз уже половину зубочистки и продолжал жевать.
– Не сказал бы. Просто кусок дерева.
– Дорогая вещь.
– Могу себе позволить. Дать пожевать?
Унгелен рассмеялся, теперь по-нашему.
– Ты уже не волнуешься, это хорошо. – Он улыбнулся самой мягкой и теплой из своих фирменных земных улыбок, типично русской, и вдруг стал похож на местного кота. – Сестра просит тебе передать, что дня через два или три будет посвободнее. Или потребует у отца выходной… Да, ты же еще не знаешь, мы втроем сговорились и пытаемся ему доказать, что вожди имеют право на выходные дни. Он не понимает,
