– Записка вам от Климова, – буркнул он, отводя глаза. – Совершенно секретная, после прочтения – уничтожить.
– Не дуйся, – сказал Шалыгин. – Это их дела. Коллега попросил – мы сделали. Ему виднее.
– А я не читал, – соврал Мага. – Мне чужие врачебные тайны…
Я, наверное, выглядел сейчас растерянным и не считал нужным притворяться. Капитан Климов – психиатр из отряда Брилёва. Приятный человек. Должен был идти с нами на «первую высадку», мы тренировались вместе и успели познакомиться. Дальше у него случились проблемы с медкомиссией, возникло подозрение, будто он не иммунен к какой-то «детской болезни», то ли к кори, то ли к краснухе, а в нашем отряде с этим строго. И пока разбирались, на замену прислали капитана Иссаева… Даже представить не могу, что за врачебные тайны захотел раскрыть мне доктор Климов.
Тайны оказались такие-рассякие и еще разэтакие, как сказал бы полковник.
«Сообщение для советника Русакова, строго конфиденциально. У советника Калугина навязчивое состояние. За помощью не обращался. При очередном плановом собеседовании попросил отключить запись и сообщил, что подозревает себя (sic!) и вас в измене Родине и подготовке заговора в пользу аборигенов. Цель заговора внятно описать не может, говорит об инфильтрации семьи Ун в структуры власти РФ и последующем государственном перевороте. Считает, что аборигены применяют ко всей экспедиции неизвестные нам психотехники с целью добиться полной лояльности. По версии Калугина, вы с ним, как лица, имевшие с аборигенами наиболее тесный контакт, попали под это влияние и не способны критически оценивать обстановку. Несколько раз Калугин повторял, что известная вам Унгали дает ему гипнотическую установку на повиновение. Собственно, с этого он начал свое признание, и его агрессивная эмоциональная оценка происходящего, а в особенности ярко выраженный сексуальный подтекст, дали мне основания предположить типичный случай бреда воздействия.
На вопрос, почему он сообщил о своих подозрениях именно мне, а не в соответствующие органы, советник Калугин заявил, что не может больше молчать и должен с кем-то поделиться, и лучше всего со мной, потому что я «могу сказать, что он не сумасшедший». По словам Калугина, все известные ему члены экспедиции, прямо или косвенно аффилированные со спецслужбами, сами находятся под влиянием аборигенов и могут пойти на любые меры, вплоть до убийства.
Ситуация более чем прискорбная. Не имея на руках записи собеседования, я не могу подать соответствующий рапорт. Конечно, медслужба МВО отнесется с должным вниманием к моей устной информации, но предпринять какие-то действенные шаги она вряд ли сумеет, поскольку советник Калугин полон решимости немедленно по возвращении домой покинуть экспедицию.
Надеюсь, у вас найдется способ помочь советнику Калугину. Ему надо полноценно обследоваться. Верю, что вы поступите со свойственной вам человечностью, но учтите, что пускать дело на самотек никак нельзя. Калугин уверен, что, вернувшись на Землю, выйдет из-под влияния аборигенов и таким образом вылечится сам собой. Увы, этого не будет.
Я передаю вам это сообщение через друга, которому вы можете полностью довериться как надежному человеку и умелому специалисту. Калугин с момента признания внимательно наблюдает за мной, и мой прямой контакт с вами может усугубить его состояние. С уважением, К.»
Будь это мой планшет, я врезал бы им себе по лбу.
Несчастный Калугин. Так вот что с ним стряслось. Вот почему он вел себя так странно. А я на Костю целые сутки давил и рычал, да еще и сильнейшим образом разогрел его подозрения. Чего уж там – вскипятил. Прямо и недвусмысленно подтвердил.
Ну какой же я дурак, а? Дубина бесчувственная.
Похоже, я совсем размяк, потому что Мага поспешно вырвал у меня из рук планшет и даже помахал этой тонкой гибкой пластинкой в воздухе, словно чтобы остыла.
– Уничтожить сообщение, а не инструмент!
– Уничтожайте, – сказал я. – Так, чтобы я видел.
– Вообще-то Климов хотел…
– Капитан, – процедил я. – Ты уже прочел. А теперь сотри.
Кажется, прорезалось в моем голосе нечто полковничье, достаточно убедительное, чтобы капитан Иссаев послушно смахнул записку с планшета.
Шалыгин наблюдал за нами с живейшим интересом. Ваня делал вид, будто его тут нет, глядел в стол и нервно тряс в кулаке игральные кости.
Ваня на самом деле крайне любопытен, он просто застенчивый и не любит, когда люди ссорятся. А Шалыгин, если что, нас с Магой в окно выкинет одной левой, вот его и забавляет дурацкая перепалка. Чем бы дети ни тешились, лишь бы не вешались – на его территории.
– Да, прочел, – заявил Мага с вызовом. – Климов хотел, чтобы…
– Не спеши. – Я вдруг зевнул. Навалилась почти невыносимая, едва не смертельная усталость. Добрый человек доктор Климов уронил мне на шею даже не камень, а целый мельничный жернов. – Когда у тебя будет время, свистни мне, я зайду. И ты устроишь обследование на предмет… того, о чем Климов просил мне передать на словах. Он ведь этого хотел, верно?.. Вот и славно. Сможешь меня взломать? Был у вас спецкурс по вскрытию агентов влияния? Это ведь оно самое, тебе надо будет установить, я под воздействием или нет. Хочешь, пригласим Трубецкого? Правда, он испугается и сразу с нас подписку возьмет.
– Ребята… – тихонько позвал Шалыгин. – Я подпишу что угодно, только меня позовите!
– И меня, – скромно попросил Ваня, по-прежнему глядя в стол. – Я умею сверлить череп. Вдруг вам понадобится.
– А давайте билеты продавать! – предложил Мага.
И стало легче. Отпустило.
Ни о чем мы договориться не успели.
Больше скажу: мы забыли эту историю к чертовой матери, она выветрилась из памяти, словно не было ее.
Потому что ночью Шалыгин объявил биологическую тревогу.
* * *Тревогу запустили по-тихому, для узкого круга, и когда я поутру высунулся из домика миссии, собираясь идти на завтрак, за забором уже поднялся купол полевого медицинского изолятора.
У купола стояли люди в химзащите. По богатырским размерам я опознал среди них отца Варфоломея и подумал, что дело, кажется, плохо, но еще не смертельно. Хотя бы потому, что лично я невозбранно вышел на улицу.
Система в ответ на мой запрос сказала, что объявлена «малая биологическая», и это не учения. До столовой дойти можно. Там я кое-что узнал от ночного оперативного дежурного, клевавшего носом над тарелкой.
В изоляторе лежал наш великий лингвист.
Сорочкин проторчал на торговом дворе безвылазно трое суток. Унгелен покидал его ненадолго, потом возвращался. Проводив караванщиков, они вдвоем прямо на месте погрузились в свои материалы, отвлекаясь только на еду и пугая обслуживающий персонал воплями: «Леша, ты гений!» – «Нет, Гена, это ты гений!». Они докопались до корней южного диалекта и готовились, как обещал Унгелен, узнать южан лучше, чем те сами.
Ближе к полуночи дневальный санчасти поднял Шалыгина и доложил: система фиксирует у Сорочкина
