— Снова все звери равны, — тихо пробормотал я себе под нос. — Но некоторые равнее других.
Чуток поколебавшись между ленью и любопытством, я решил следовать последнему.
В воздухе над перроном пахло дымом и говн…м. Из передних, ближних к паровозу зеленых вагонов к вывеске "буфет" бойко, почти бегом тянулись желающие поесть. Добравшись до засиженной мухами стойки, я чуть не поперхнулся от давно забытого лагерного запаха. Однако толпа, ничуть не смущаясь, шустро разбирала единственное доступное блюдо — вареную перловку без капли жира с тощей селедкой, по цене рубль с гривенником. Насколько я успел понять нынешние советские реалии, весьма адекватное по деньгам предложение. Хотя не уверен, стали бы такое жрать собаки из моего родного 2014 года.
Собравшись, было, уходить, я заметил в стороне вывеску-указатель: "Буфет для пассажиров первого и второго классов". Я уже прикидывал, как доказывать свою принадлежность к привилегированному сословию, но вход оказался свободным для всех. Чуть более приятные ароматы, на столах, покрытых пестрыми, удачно маскирующими пятна скатертями, стоят цветочные горшки, украшенные розовыми и лиловыми лентами. И всего несколько посетителей! Причину такого "счастья" я понял, как только взял в руки меню: капустный суп, жареная рыба с картофельным пюре, кофе и булочка с маслом стоили целых девять рублей. То есть недешево даже для такого буржуя, как я, и чуть не в пять раз дороже среднепаршивых одесских забегаловок.
Экономия мигом отправила чувство голода в далекое, слегка эротическое путешествие. Положив роскошную обложку тисненой кожи с одиноким желтым листочком отпечатанных на пишмашинке расценок обратно на стол, я тихо смылся в шумную суету перрона… чтобы немедленно попасть под прессинг небольшой стайки попрошаек-беспризорников лет 5-10. Отбиться стоило немалого труда и полудюжины медных монеток. Впрочем, надо отдать должное, процесс облегчения карманов шел весело, можно сказать, с улыбкой, да и окружающие относились к детям удивительно спокойно и по-доброму.
Тем временем очередь в буфет успела рассосаться, однако у пассажиров немедленно нашлась новая забава — вооружившись огромными, чуть не полуведерными медными чайниками или котелками, а то и двумя-тремя, как видно для соседей, они толпились вокруг сложенной из кирпича еще в имперские времена будки с выведенной белой краской надписью "Кубовая". Хотя выдавали там отнюдь не "кубы", а кипяток. Система работала на самообслуживании: два высоких бака с кранами, соответственно для горячей и холодной воды, знай только подставляй посуду.
И только тут я, наконец, понял, чего не хватает в картине провинциального вокзала. Где же неизбежные, встречающие каждый поезд торговки снедью и навязчивые спекулянты нативными сувенирами?! Почему бабульки в расшитых платках не продают успевшим оголодать за пару-тройку часов пути товарищам самостряпные пироги, вареные яйца, домашнюю сметану? Куда подевалась воспетая в железнодорожных сагах синюшная картошка? Как страждущие обходятся без неизбежной закуски, в смысле маринованных и соленых огурчиков?
Может быть, продавцов просто не пускают на перрон? И стоит поискать вкусный, горячий калач с другой стороны вокзальных дверей? Не откладывая мысль в долгий ящик, тем более что вокзальный колокол уже отзвонил первое предупреждение, я быстрым шагом пересек полупустой зал ожидания и в остолбенении замер на крыльце.
Привокзальную площадь, всю, с окрестными улицами, плотно забивала чудовищная орда. Опрятные с виду телеги перемежались в кучами наваленных прямо под открытым небом узлов, корзин, свертков, а то и вообще, сомнительной рухляди. В проходах, а то и прямо поверх скарба, мельтешили толпы разновозрастных детей. Кто-то просто играл, другие возились вокруг маленьких костерков, третьи занимались починкой своих вещей, или иным попутным ремеслом. Хозяева, судя по всему, местные крестьяне, сидели в рядок около закрытого на амбарный замок окошечка кассы.
— Вот значит оно как, — пробормотал я.
Одно дело читать о коллективизации в учебниках или газетах, совсем другое — видеть результаты жестокого социального эксперимента буквально, лицом к лицу. Хорошо хоть в относительно сытом тридцатом! Что же тут будет твориться через пару лет, в разгар Голодомора?
— Лес рубят — щепки летят, — продолжил я вслух, но тут же поймал злой взгляд патрульного.
Его напарник пошел дальше, выразительно поправив ремень винтовки и стряхнув шелуху семечек с губ, он развязано посоветовал:
— Шли бы вы отсюда, товарищ… к поезду.
До своего вагона я добрался со вторым колоколом.
— Напоили лошадку, повезла, — встретил меня проводник. И улыбнулся с откровенной хитринкой. — Не изволите-с из ресторан-вагона чего?
— Изволю, — я непроизвольно подстроился под местный сленга. — Но завтра с утра, пожалуй. Сегодня никак, надо доесть то, что из Одессы прихватили.
— Как прикажите-с, — охотно согласился проводник. — В котором часе подать-с?
— Часиков в девять приносите, — по опыту крайне ненавязчивого советского сервиса я обозначил время скорее чтобы отвязаться от докучливого проводника, чем рассчитывая что-то получить на самом деле.
И сразу отвлекся на презанятнейшее зрелище: невысокая женщина лет тридцати пяти, кажущаяся миниатюрной, даже несмотря на изрядную полноту, буквально тащила по проходу на своих плечах нажравшегося до положения риз краскома. Его неприятное, лошадиное лицо с усиками скобочкой а-ля гитлер болталось из стороны в сторону на каждом шагу, мутный расфокусированный взгляд скользил по обстановке и людям без всякого смысла.
"Где-то я его видел", — мелькнула мысль.
Петлицы с ромбом, однако большой начальник, канта нет, неужели ГПУ?![40] Курилко! Главпалач Кемской пересылки! Бывший гвардейский офицер белой армии[41], потом коммунист и чекист! Любитель маршировки, криков "Здра!" и холодных карцеров, выстойки на комарах и, вообще, практик убийственно черного юмора. Сколько прекрасных людей остались навсегда в мерзлой земле по его вине!
Пока я изображал соляной столп, женщина умудрилась не только проволочь "гражданина начальника" мимо, но даже заволочь мерзкое тело в купе. Через неплотно закрытую дверь я мог видеть, как она молча и сосредоточенно стягивает со своего сваленного на диван мужа, а может быть, и любовника, сапоги, галифе, следом — грязный заблеванный китель. Затем, собрав вещи, она скрылась за дверью уборной, из которой сквозь выходящее в коридор матовое стекло послышался шум набираемой в раковину воды.
Сколько она там будет стираться? Минимум пяток минут? Хватит времени
