Мой долг, моя миссия — остановить метаморфозу. Любой ценой, хуже все равно быть не может.
— Леш, а не пойти ли нам до ресторана? — прервал мою задумчивость жизнерадостный голос Якова. — Гляди, время за полдень ушло, скоро Киев, он хоть не столица,[74] да оголодавшим гражданам до того дела нет. А ну как понабьются по вагонам, толком не поесть будет.
Риторический вопрос! Какие могут быть возражения? Опыт завтрака и его побочное следствие, досадная капелька соуса на брюках, показали — вкушать местные деликатесы за маленьким, подрагивающим столиком не слишком удобно. Да и хоть чуть-чуть размяться явно не мешает.
Путешествие по коридорам не заняло и пары минут. И вот он, элитный советский вагон-ресторан. Варварское пренебрежение железнодорожным аскетизмом, никакого сравнения со скромными европейскими собратьями. Тяжелые, с изыском столы красного дерева, конусы салфеток стоят на выставленных тарелках как отлитые из гипса. Стулья с мягкими, убедительными округлостями сидений и спинок, плюшевая обшивка в тон к тканевым вставкам панелей стен. Едва прозрачная кисея и плотные бордовые шторы с неуклюжими ламбрекенами погружают изрядно сдобренное табачным дымом пространство в приятный рассеянный свет. Сказка наяву, а вот посетителей немного.
— Вот черт! — тихо ругнулся мне в спину партнер. — Папиросы в купе забыл!
Он развернулся и быстро зашагал назад, так что я догнал его уже в тамбуре.
— Старый знакомый засел, с…ка, — прояснил Яков ситуацию в ответ на мой удивленный взгляд. — Слева, колобок в очках и черной рубашке. Издали не срисует, ведь столько лет прошло, но вблизи непременно смекнет. Придется обедать в купе.
— Может быть… — сконфуженно замялся я.
Яков осуждающе хмыкнул, однако увидев в моих глазах некстати разбуженный грех чревоугодия, расслаблено махнул рукой:
— Ты-то оставайся. Но не вздумай знакомиться и беседы разводить, чекист[75] он, хоть и бывший, сам понимаешь.
— А зовут как?
— Изя, кажется. Фамилия Бабель.
— Бабель? Писатель?
— Больно много у нас таких писателей развелось, — пыхнул ненавистью Яков.
— Выходит тот самый Бабель!
— Тебе виднее, — буркнул Яков. Развернулся, пряча глаза, да потопал назад, в купе.
В начале кратких одесских каникул я частенько не понимал смысла в повсеместно употреблявшихся фразах типа "смотреть официальным глазом", "снять со стенки верного винта" или "отдавать кровь в первом ряду". Но позже осознал: Бабель в советской стране бешено популярен, куда больше чем Пелевин в моем времени. Так что всякий оболтус, мнящий себя хоть каплю образованным, обязан знать десятка полтора красивых цитат из "Конармии" или "Бени Крика", чтобы с поводом и без оного вкручивать их в любой разговор. Перечитать смутно припоминаемые по школьной программе романы[76] желания не возникло, но сам факт в памяти отложился прочно.
Вернулся в ресторан я в гордом одиночестве, однако последовать совету партнера и спокойно пообедать не смог. Не иначе, уловил знаменитый писатель эфирные эманации моего интереса. А может, проще и материалистичнее, не понравилось ему, что кто-то за спиной пристраивается поесть. Так или иначе, только выдвинув стул, я неожиданно услышал мягкий, чуть ироничный голос:
— Товарищ, присаживайтесь лучше сюда, коли вы не против составить компанию пьяному еврею.
Отказаться не сложно, да только как это сделать, если гложет любопытство? Ладно выдающийся писатель, таких у меня полный учебник литературы, но ведь он числился чуть не официальным любовником жены будущего наркома Ежова![77] По крайней мере, эту деталь биографии я твердо запомнил из рассказа молоденькой училки, когда-то тщетно пытавшейся найти подход к нашему буйному одиннадцатому классу. Поэтому колебался недолго, после секундной заминки сделал пару шагов к соседнему столику и с улыбкой протянул руку:
— Алексей.
— Ах, да, так неудобно, — Бабель с легким, чуть шутейным поклоном привстал и неожиданно энергично пожал мою ладонь. — Меня зовут Айзек, можно на ты и без отчества. Хотя зрение мое слабо, но я таки вижу, что по возрасту ты не сильно от меня отстал.[78]
Я же в этот момент замер в ступоре. Наверно, во всем мире не найти человека, менее подходящего на роль дамского угодника. Низкий, толстый, начавший лысеть очкарик, с короткой шеей и смешным носом уточкой над широкими, чуть припухлыми губами, вдобавок одет вызывающе серо и не модно. С такой внешностью, да в постели к дамам высшего советского света?! Он еще пьет сам с собой — на столе среди остатков еды я приметил сильно початую бутылку госспиртовской "Английской горькой".
Не знаю, как писатель истолковал мое замешательство, вероятно, списал на смущение молодого парня из провинции, но разговор он поддержал в лучших британских традициях:
— Скучно сегодня, очень скучно и очень жарко, — тут Бабель перехватил мой взгляд, остановившийся на водке: — Это пустяк, знаешь ли, реальный пустяк для меня. То ли дело было… да ты наливай, дружок, не смущайся!
Он с иностранным акцентом щелкнул пальцами в воздухе, подзывая официанта:
— Еще англичанку и сервируйте молодому человеку!
— Что там у вас нынче на обед, несите все, — заторопился я вслед чересчур энергичному собеседнику, испугавшись остаться наедине с хрусталем рюмки.
— Сей момент-с, — донеслось из-за стойки.
— На чем мы с вами остановились? — Айзек стянул очки и начал их аккуратно протирать вытащенным из кармана платком. — Понимаешь, — он доверительно понизил тон, — самое сложное это начинать беседу с незнакомым человеком. Ни малейшего понимания, что ему интересно, а что вызовет раздражение и гнев. Заведешь разговор про девок, а он оказывается женат и души не чает в супруге. Распишешь вегетарианцу вкус жареного в яблоках гуся или предложишь отведать старого Фин-Шампань тому, кто в строгой завязке. А то еще хуже, про храм обмолвишься, когда собеседник магометянин.
— Типа, не говори о веревке в доме повешенного? — попробовал сострить я.
— Именно! — с наигранным энтузиазмом Бабель подхватил заезженную шутку. — Так
