Да и сказать по чести, торопиться особо некуда. За полгода я смогу отложить три сотни баксов на лоера-кровопийцу в любом случае, ничего более мне от чопорной, богатой, но совершенно чужой Суоми-красавицы не надо. И наши чувства взаимны — получить в скандинавских странах нормальный вид на жительство и, соответственно, квалифицированную работу специалиста, не проще чем в Швейцарии 21-го века.[194]
— Hurry, lad!
Долгий путь из трюма заштатного мотопарусного корыта до развозного грузовичка успешно завершен.
— My mission is accomplished! — браво отчитался я принимающей стороне, сваливая ношу с плеч в кузов.
И с чувством выполненного долга направился за получкой в соседний пакгауз. Разбитная молодка с хитрой должностью, трактуемой в переводе примерно как "представитель заказчика", приметила меня, как обычно, издалека и не поленилась сменить родной шведский на не менее родной английский.
— Look! Our high achiever, — громко разнеслось по переулку ее контральто под смех успевших освободиться раньше бойцов бригады. — Come take your wage that I promised you.
— It’s more so than ever I wanted! — принял я несколько смятых зеленых купюр "с елочкой" и жмень медных монеток, часть из которых попала в оборот еще до революции.[195]
— Пойдем по бабам! — немедленно влез из-за плеча знакомый голос. — Я знаю верное место!
Это уже наш брат-эмигрант старается, бывший интеллигентный человек, да еще вроде как из офицеров. За десяток лет мог бы пристроиться куда лучше, если бы каждую неделю с тоски по "родным березкам" не напивался контрабандной[196] водкой до пушистых слоников и розовых белочек.
— It will most likely be tomorrow, — автоматически отшутился я и, повернувшись, продолжил "не для всех": — Прости приятель, но, честное слово, мне с тобой хватило и одного раза!
— But that will never, ever happen because tomorrow will in all probability be very much like today, — подтрунила "представитель заказчика".
Ставлю свою получку против старой драной газеты, она и русский неплохо понимает! Жаль, я не готов к тяжелому, переходящему в супружеские отношения флирту, легкие же формы девушка, к моему глубочайшему сожалению, не признает. Кроме того, даже женитьба на гражданке Суоми не даст аналогичного статуса ни мне… ни нашим гипотетическим детям.
— Всем спасибо, всем пока, — салютнул я обоими руками вверх. — Take care, my comrades, bye!
— Arbeit macht frei![197] — разобрал уже в спину.
Ох, как бесят меня после Кемперпункта "умные" лозунги типа "труд освобождает"! Однако развернуться и влепить по мозгам нельзя — камрады не поймут. Нынче в моде подобные незатейливые фразы для рабочих, нет в них ни злобы, ни особого подтекста, поэтому не в чем мне упрекнуть Ганса-счастливчика. Смешливого, умного, ну или, по крайней мере, неплохо образованного бухгалтера, неожиданно оказавшегося без работы. Левого социалиста по убеждениям, а также отца очаровательных близняшек. Да что там, в иной ситуации мы с ним могли бы стать добрыми друзьями!
Увы, здесь и сейчас я чужой.
Жизнь коллег-грузчиков выходит слишком простой и неинтересной. Героическое приключение — провести вечер в грязной полуподпольной пивнушке под портер или ерш, закадрить по-фински коротконогую любительницу с северной эспланады или снять профессионалку. Как интеллектуальный максимум — кино или бейсбол,[198] покуда не иссякнет отложенная за неделю сотня марок. Затем опять в порт, подставлять спину под мешки. Быть правильным аборигеном еще скучнее: семья, рыбалка, турпоходы, здорово напоминающие пикники на природе, зимой лыжи или коньки. Скатываться в сытое болото я не хочу, как не пытаюсь особенно учить финский. Получается кое-как объясняться в Вавилоне Гельсингфорса, и ладно.
Хотя первые шаги давали почву для оптимизма, не особенно хорошо вышло с взаимопониманием и на другом конце социальной лестницы.
Герман Федорович Цейдлер, председатель "Особого комитета" по делам "той, что уж нет" России в Финляндии, охотно взял меня под свое любезное покровительство. Чопорный и строгий на вид имперский чиновник на деле оказался замечательным человеком и знаменитым русским хирургом. Революцию он не принял, но как настоящий врач попытался лечить — то есть сделал главным делом своей жизни помощь "впавшему во временное помешательство населению России". Причем, не делая исключения даже для вчерашних врагов, скорее, наоборот, самую большую помощь он оказал умирающим от холода и голода матросам и солдатам — беглецам из мятежного Кронштадта.
Мой случай оказался несоизмеримо проще. Всего несколько дней энергичных хлопот господина Цейдлера, и я смог покинуть комфортабельную, но изрядно опостылевшую камеру местного СИЗО. Но этим мой новый ангел-хранитель отнюдь не ограничился. Во-первых, он где-то отыскал приличную одежду взамен разодранных в карельских лесах и болотах штанов и куртки. Во-вторых, несколько раз покормил в ресторане, сверх того, из личных денег выдал целых сто марок подъемных. В-третьих, сильно помог с бесплатным видом на жительство… сроком на один год и без права на работу. Тут никакой иронии, бравые финские чиновники на полном серьезе пытались содрать за эту глупую бумажку полсотни марок гербового сбора. В-четвертых, и это главное, он более-менее посвятил меня в "современное" мироустройство.
Оказывается, слова "русский" и "беженец" в текущем историческом периоде воспринимаются как синонимы. То есть буквально все европейское законодательство о беженцах начиналось с подданных Российской Империи, в одночасье лишившихся собственной страны. Не то чтоб подобного ранее не происходило совсем, вопрос в масштабе. К началу 20-ых годов на территории десятков стран Европы и мира оказались миллионы россиян,[199] причем многие в бедственном положении, без денег, документов, работы, и главное — не испытывающие ни малейшего желания возвращаться на родину.
Раздавать направо и налево свое гражданство не захотел никто, но и оставить бедовать такую кучу людей, из которых чуть не половина прошла через горнило двух тяжелейших войн, просвещенным европейцам показалось страшновато. Поэтому Лига Наций напряглась и к 1922 году в тяжелых муках, но все же "родила" устраивающую всех форму, получившую тут же вполне официальное название "Нансеновский паспорт". В честь активно лоббирующего данную идею знаменитого полярника, нобелевского лауреата, а также комиссара по делам беженцев. Еще года через три документ начали признавать и выдавать в большинстве стран мира.[200] С
