– Неужели ты задумал идти за ними в море? – допытывался Зенон, почти не отходивший от Феофана.
– Если у кентраха не будет возражений. Уцелевшие лодки, надо думать, повернут на запад, но им еще несколько дней идти вдоль наших берегов. С досады они уничтожат и все то, что не тронули по пути сюда. Нам надлежит преследовать их хотя бы до Килии, чтобы не дать остановиться и высадиться. И уничтожить по пути, сколько сможем.
– Если на море волнение, мы из устья не выйдем, – решительно отвечал Иоанн. – Ни мы, ни другие не выдержим волнения и тем более бури. Только зря погубим себя, суда и людей.
Феофан поджимал губы, но не возражал. Он понимал, что ему следует предпринять как архонту меры, но как разумный человек он умел соизмерять желания и возможности. Те хеландии, что составляли этим летом его меру, были друнгарием царского флота – Константином Гонгилой – оставлены в военной гавани по причине своего крайне плачевного состояния. Борта их совсем прогнили, и перед выходом на первое сражение удалось залатать лишь самые угрожающие места, чтобы суда держались на воде. И то к концу того ужасного и славного дня течь была у всех, и некоторые из-за нее вышли из боя раньше времени. Но за все лето у Феофана не нашлось возможности поставить хеландии на верфь для более основательной починки: скифы разбойничали на анатолийском побережье Вифинии и в Пропонтиде, в Никомедийском заливе, а значит, их нового появления близ стен Великого Города можно было ожидать когда угодно.
В утреннем тумане подошли к устью пролива. На море было волнение, и хеландии – вместе с Феофаном или чуть позже их подошло шесть – бросили якоря у скал.
Скифы оказались отважнее, а точнее, у них просто не было иного выхода. Совершенно не желая вновь оказаться под жерлами огнеметов, они предпочитали опасность со стороны волн. В устье пролива Феофан не увидел ни одной лодки: те, кто пришел сюда раньше него, уже ушли в море, на запад, к Килии.
А когда совсем рассвело и солнце прогнало туман, Феофан глянул на восток и вздрогнул.
Впервые в жизни ему захотелось выбраниться. Вернулся ужас трехмесячной давности. Глазам предстало то же зрелище, что он наблюдал после первой битвы в Босфоре.
За устьем пролива, на востоке, на побережье Вифинии, где впадала в море река Реба, как и три месяца назад, дымили сотни вражеских костров…
* * *– Йотуна мать…
Не сдержавшись, Мистина Свенельдич с размаху припечатал ладонь ко лбу, закрыв глаза, будто пытаясь спрятаться от невыносимого зрелища.
Он стоял на той же горе, на восток от устья Боспора Фракийского, откуда три месяца назад уже вглядывался в греческие корабли и горы за проливом, на западе. Из-за огненосных судов в устье он и бояре в начале лета решили идти вдоль побережья на восток. Там они продвинулись на много переходов, ураганом прошлись по долинам Вифинии, а по судоходным низовьям больших рек – Сангария, Гипия – поднимались и дальше, до самых гор. Несколько недель провели в старинном городе Ираклии – уже в следующей области, Пафлагонии. Под ее стенами дней десять назад состоялась битва между русами и большим греческим войском под началом славнейших царевых полководцев – Иоанна Куркуаса, Варды Фоки и стратига Панферия.
Все эти десять дней Мистина обдумывал и обсуждал с соратниками битву: ведь в Киеве, если судьба туда добраться, им придется многократно рассказывать о ней. Князю – Мистина очень надеялся найти там побратима оправившимся от ран и благополучным. Городским и полянским старейшинам, боярам и князьям тех земель, что послали своих ратников в этот поход. По всем землям руси, славян и прочих поднимется женский плач – общие потери, считая первую битву в проливе, на сегодняшний день насчитывали тысяч десять. Чуть более десяти тысяч Мистина вывел из Ираклии и сейчас надеялся доставить домой, на Русь. Вместе с добычей, под тяжестью которой иные скутары едва не черпали волну на ходу.
Прибыв к устью реки Ребы – в уже знакомые места, – Мистина первым делом отправил дозор с передовой лодьи на эту гору. Дозор никаких признаков царских войск поблизости не углядел, и Мистина велел людям высаживаться. Устраивать стан, забрасывать в море сети, разводить огонь на своих же кострищах трехмесячной давности, отдыхать перед, как он надеялся, последним опасным участком пути. Вдоль земель Греческого царства за Боспором Фракийским предстояло идти еще несколько дней, но близ болгарских берегов Мистина ратной доблести от царевых мужей не ждал. Где им ратоборствовать на окраинах, близ Болгарского царства, когда в самом сердце своей страны они собрались дать ему отпор только на третий месяц войны!
Ночь прошла спокойно. Еще в начале лета эту часть побережья русы «очистили» так основательно, что сбежавшее население сюда пока не вернулось. Все поселки в округе были сожжены, поля стояли почти неубранными, ветки яблонь в садах клонились под тяжестью никому не нужных плодов, земля под ними была усыпана падалицей. В воздухе висел сладковатый запах гнили. Переспелые смоквы шлепались с ветвей и разбивались оземь, разбрызгивая кисель жидкого черничного цвета. Крупные грозди светло-желтого винограда свешивались со столбов и решеток в уцелевших двориках, но на все это сладкое изобилие никто из русов уже смотреть не хотел. Теперь и те деревья, что пережили первый набег, были срублены на дрова для тысячи дружинных котлов.
А в рассветных сумерках Мистину осторожно, но настойчиво разбудил его телохранитель, Ратияр.
– Свенельдич… – вполголоса проговорил он. – Проснись. Там эти троллевы огнеплюи опять в проливе стоят.
– Что? – Мистина сел на кошме и поморщился от боли в плече и лопатке. На груди у него была не настоящая рана, а только глубокая длинная царапина, уже поджившая. – Вчера же не было!
– Вчера не было. А как рассвело – стоят. За ночь подошли.
– Ты их видел?
– Не видел бы – не говорил бы, – вздохнул Ратияр.
Даже не умывшись, Мистина сам поднялся на гору. Йотуна мать и ее троллева бабушка! Точно вызванные злым колдовством, памятные ему хеландии стояли на прежнем месте. Их стало вполовину меньше, но они выстроились в два ряда в устье пролива, точно так же, как три месяца назад, когда русы отправлялись от ужасных впечатлений первой на их памяти огненной
