Выручай, сестренка, крикнул ей кто-то.
Френни сделала все что могла. Прохладный ветерок ворвался в окна, промчался по душным тюремным коридорам. Пусть на мгновение, но все же принес облегчение от жары. Ответом были смех и дружные аплодисменты. Френни огляделась по сторонам. Никто на нее не смотрел, никому не было до нее дела. Она послала воздушный поцелуй женщинам, лишенным свободы, и пошла дальше своей дорогой, а ветер остался и дул весь день.
Френни нашла Винсента в «Балагуре» на Кристофер-стрит. Он пил абсент с лимонным соком, держа за щекой кубик сахара.
– Какие люди! – сказал он, увидев сестру. – Привет, Френни.
С ним в кабинке сидели две симпатичные девочки. Судя по всему, студентки Нью-Йоркского университета. Одна из них вовсю прижималась к Винсенту. Они были явно не рады приходу Френни и бросали на Винсента сердитые взгляды. Как будто ему было не все равно. Френни искренне не понимала, зачем ему это надо. Что он пытается доказать и кому? Может, себе самому?
– Пойдем, – сказала она таким тоном, что Винсенту сразу стало понятно: все очень серьезно. – Мы переезжаем.
– Что?
Френни получила уведомление от адвоката. Им хватит денег, чтобы купить ветхий домик в Гринвиче, и еще кое-что останется на жизнь. На первое время. А потом им придется крутиться самим.
– Грузчики приедут на этой неделе. Наш дом продан, мы переезжаем в другое место, которое нам по карману. То есть я очень надеюсь, что по карману. – Она расплатилась по счету Винсента и пошла ждать на улице, пока он прощался со своими подружками. Они шагали плечом к плечу, их каблуки громыхали по мостовой: две высокие мрачные фигуры в черном, с хмурыми лицами. Прохожие расступались перед ними, а то и вовсе переходили на другую сторону улицы.
– Значит, мы переезжаем, – сказал Винсент. – А как же Рэдклифф?
Френни угрюмо взглянула на брата.
– Ты же знаешь, что я никуда не поеду.
– И очень зря.
Домой они приехали на такси и долго стояли на тротуаре, с грустью глядя на дом, где прожили всю жизнь. Наверное, они уже никогда не вернутся сюда, на Восемьдесят девятую улицу. Да и что им здесь делать? Зачем возвращаться туда, где было столько потерь?
– А как же Хейлин? – спросил Винсент.
Сегодня в Нью-Йорке пахло влажной травой и жасминовым чаем.
Френни пожала плечами.
– Он быстро меня забудет.
– Ты его недооцениваешь. Он тебя никогда не отпустит.
Когда позвонил Хейлин, Френни сказала ему, что он поедет в Кембридж один, без нее. Он не стал слушать. Он продолжал ей названивать целыми днями, и в конце концов Френни вообще перестала брать трубку. Он чуть ли не поселился у них на пороге, но Френни ни разу к нему не вышла. Рано или поздно ему все равно надо будет уехать в университет. Лето закончилось. Наступил сентябрь. Листья в парке желтели, перелетные птицы уже собирались на юг.
– Ты остаешься из-за меня, – сказала Джет.
Френни пожала плечами.
– Ты моя сестра.
– А как же Хейл?
– Он как-нибудь справится.
– Точно? – спросила Джет.
– Да. Но меня он слушать не станет. Поговори с ним сама, – сказала Френни на удивление слабым голосом. – Прикрой меня, Джет.
– А если ты потеряешь его навсегда?
– Значит, так тому и быть.
Джет все-таки согласилась поговорить с Хейлином. Он стоял на крыльце дома Оуэнсов, собранный и решительный. Точно такое же жесткое, волевое лицо у него было в тот день, когда он в шестом классе приковал себя к стойке с десертами в школьной столовой. Джет сказала ему, что Френни не поедет в Кембридж, что она забрала заявление на поступление. Уговаривать ее бесполезно. Джет уже пыталась.
– Можно мне с ней увидеться? – спросил Хейл. – Если мы поговорим, я уверен, она поедет со мной.
Джет покачала головой.
– Ты сам знаешь, какая она упрямая.
Семестр уже начался. Хейлин пропустил два дня занятий и не прошел регистрацию; если он не появится в Кембридже в ближайшее время, его могут вообще не принять.
– Поезжай, – сказала ему Джет. – И не вини себя ни в чем.
Она ушла в дом и заперла дверь. Хейлин остался стоять на крыльце, оглушенный, растерянный. Он не понимал, почему Френни его избегает. Почему она прячется от их любви? Он не верил, что она его больше не любит. И все же… Все же… Прикрывая глаза от солнца, он посмотрел вверх, на окна второго этажа. В окнах мелькали фигуры чужих, посторонних людей: грузчики готовили вещи на вынос. Винсент предложил не брать с собой вообще ничего – сам он взял только гитару и рюкзак с одеждой, – но Джет тщательно упаковала фарфоровые сервизы, которые мама привезла из Парижа, сложила в большой чемодан все элегантные мамины наряды и собрала книги в коробки. Пирамида из этих коробок сейчас громоздилась в прихожей. Френни взяла только письма Хейлина, которые он ей писал прошлым летом, когда она гостила у тети, и кое-что из одежды, которую она надевала на их свидания. На все про все ей хватило одной картонной коробки. Она как раз все сложила, рассеянно выглянула в окно и увидела Хейлина на тротуаре у дома. И вот тогда ее сердце разбилось, разорвалось на кусочки. Он был таким одиноким, таким опустошенным.
Льюис тоже выглянул в распахнутое окно.
– Позаботься о нем, – сказала Френни.
Когда Хейлин развернулся, чтобы уйти, ворон резко сорвался вниз и уселся к нему на плечо. Хейл как будто ни капельки не удивился. У него в кармане нашлось раскрошившееся печенье, и он предложил угощение своему новому компаньону. Френни смотрела, как они уходят в глубь парка, исчезая из виду в желтой сентябрьской дымке. И вот их уже нет, их обоих: ее сердца и ее души. В воздухе плыл запах каштанов. Скоро наступит уже настоящая осень. Хейлин поселится в Данстер-Хаусе, ворон станет летать над Кембриджем, а Френни будет жить в доме сорок четыре на Гринвич-авеню, следуя своей судьбе, пусть даже ей хочется совсем другого.
Колдовство
Есть недуги, которые не излечишь ничем. Лечи только то, что поддается лечению. И уж если берешься лечить, делай это охотно и по доброй воле. Хвори, точащие душу и тело, не всегда легко распознать, но и лекарства от них немудрены. Черный перец от боли в мышцах, липовый корень и тысячелистник от гипертонии, пижма девичья от мигрени, имбирь от укачивания, жеруха аптечная от одышки, вербена – чтобы унять боль от безответной любви.
Прежде чем открывать магазин на первом этаже, сестры наварили побольше мыла: в чугунном котле, по ночам при убывающей луне, что висела бледной серебряной долькой в небе над больницей Святого Винсента на северо-восточном углу Седьмой улицы и Гринвич-авеню. Поэтесса Эдна Сент-Винсент Миллей взяла себе второе имя в честь этой больницы, где в 1892
