Таллис пожала плечами:
– Не думаю, что она хотела его смерти. Она только выполняла свою работу. Призвать Охотника.
– Но почему?
– Не знаю! – раздраженно ответила Таллис. – Спроси ее! Я думаю, что у нее не было настоящей силы. Все ее пророчества шли от Охотника, и она с удовольствием делала бы добро, но так не бывает, и, в конце концов, она всегда призывала бурю.
Мистер Уильямс посмотрел на нее:
– То есть она всегда призывала его. Разрушителя.
Таллис подняла руки, ладонями вверх, как бы сдаваясь:
– Да. Во всяком случае, мне так кажется. Деревня девять раз удачно поохотилась. И ничего не заплатила.
– Но, судя по твоей истории, Кьюин и Охотник – одно и то же.
– Конечно, – ответила Таллис. – Кьюина забрал лес. Взял его темную часть и сделал из нее Охотника. Именно это должна была сделать Ясень. Неудивительно, что она говорила так двусмысленно.
– И все-таки я кое-что не понимаю, – сознался мистер Уильямс. – Например, эта кость, в конце. Она чья? Неужели Кьюин сын Ясень?
– Это только история, – вздохнула Таллис. – Она произошла много лет назад, но я рассказала тебе очень недавнюю версию.
– Насколько недавнюю? – спросил мистер Уильямс и очень удивился, услышав ответ:
– Самое большее несколько сотен лет.
– Несколько сотен лет. Откуда ты знаешь?
– Мне подсказали, – озорно ответила Таллис.
– А, конечно. Но если бы я был тобой, я бы придумал конец получше.
Таллис замотала головой, возмущенная предположением:
– Тогда бы я изменила историю.
– Да. К лучшему.
– Но ты не можешь изменить то, что есть, – с раздражением сказала она. – История существует. Она – реальность. Если я изменю ее, я что-то изобрету, и она станет нереальной, вымышленной.
– Или улучшенной.
– Бессмыслица. Это же не сказка. Не Энид Блайтон[48]. Это реальность. Почему ты не понимаешь? Если к тебе приходит прекрасная мелодия, ты записываешь ее такой, как она есть…
– Конечно.
– И ты же не меняешь ее потом.
– Иногда меняю.
Таллис его слова ошеломили.
– То есть оригинальная версия была плохой?
– Оригинальная версия… – Мистер Уильямс тряхнул головой в молчаливом изумлении. – Услышать такое от тринадцатилетней девочки…
Таллис, раздраженная, выпрямила спину и отвернулась от него, хотя и не встала с камня.
– Не дразнись, – сухо сказала она.
– Извини. Но все равно я не согласен. История и мелодия, они приходят как кусок волшебства…
– Да. Я знаю.
– Но они принадлежат тебе. Ты можешь делать с ними все, что пожелаешь. Изменить их, как тебе понравится. Сделать их своими, личными.
– Сделать их нереальными. Если ты изменяешь историю, ты изменяешь жизнь.
– Я уверен, что не изменяешь.
– А я уверена, что изменяешь, – резко возразила она.
– То есть ты говоришь мне… – он попытался собраться с мыслями. – Ты говоришь мне, что если опять расскажешь эту историю и заменишь молодую женщину на молодого человека, то где-то в прошлом у этой молодой женщины внезапно вырастет борода?
Таллис рассмеялась.
– Не знаю, – сказала она, – но вполне возможно.
– Смешно.
– Но истории, они такие хрупкие. Как человеческие жизни. Достаточно неправильно сказанного слова, и они изменятся навсегда. Если ты услышал прелестную мелодию и изменил ее, новая мелодия, быть может, тоже прелестна, но первую ты потерял.
– Но если я не изменю первую, я потеряю вторую.
– Кто-то другой сможет обнаружить ее. И она родится.
– А что, первая не сможет?
– Да, – твердо сказала Таллис, хотя в душе немного смутилась. – Она уже пришла к тебе. Если ты ее отвергаешь, то теряешь навсегда.
– Ничто не может быть потеряно навсегда, – спокойно возразил мистер Уильямс. – Я знаю все, что знал когда-то; просто иногда я забываю, что знаю это.
Все это было известно, Таллис, но давно забыто. Нужна особая магия, чтобы все вспомнить.
– Мой дедушка говорил что-то похожее, – прошептала Таллис.
– Вот видишь. Мудрый человек…
– Но ты потерял свое детство, – сказала Таллис. – Оно никогда не вернется.
Мистер Уильямс встал и прошелся вокруг упавших камней, ногами раздвигая траву, чтобы увидеть знаки огама.
– Я в это не верю, – наконец сказал он. – Я хочу сказать в то, что оно потеряно. Да, иногда мне трудно вспомнить события детства. Конечно. Но ребенок еще живет во взрослом человеке, даже в таком старом, как я. – Он подмигнул Таллис. – Он всегда здесь, ходит и бегает в тенях более высоких и более молодых умов. И более мудрых.
– Ты его чувствуешь?
– Разумеется.
Таллис уставилась в небо, думая об одной из своих масок: Синисало, увидеть ребенка в земле. Она поражалась этой маске еще тогда, когда делала ее. Что за ребенка можно там увидеть?
Сейчас она начала понимать. Земля, она старая, но она помнит свою юность, и все еще можно увидеть ее невинность. Да: когда она вырастет, Синисало поможет ей увидеть тень ребенка, то есть тень ее самой.
День начал угасать, слишком быстро; на церкви Теневого Холма зазвонил колокол, призывая к вечерней молитве. Таллис вернулась домой, а мистер Уильямс отправился в особняк.
– Завтра я хочу услышать настоящую историю, – напоследок сказал он ей. – Ты мне пообещала. Не забудь!
Таллис с любовью посмотрела на большого человека. Завтра я сделаю больше. Я не только расскажу тебе историю, я покажу тебе место, в которое отправился Гарри. И ты поймешь. Я точно знаю, что поймешь.
На следующий день Таллис, верная своему молчаливому обещанию, привела мистера Уильямса в узкий проход между сараями. Он осторожно пробирался между зарослями крапивы и все время тревожно оглядывался, не понимая, куда они идут. Наконец они добрались до расчищенного места около окна теплицы, и он с облегчением уселся на землю среди ужасных идолов и странных символов, нарисованных цветным мелком.
– Ты сделала их всех? – спросил мистер Уильямс. Девочка кивнула, ее глаза сверкнули.
Они просидели около получаса. Мистер Уильямс слегка нервничал, и Таллис начала спрашивать себя, откроются ли ворота в зимний мир в присутствии кого-нибудь другого.
Но как только она решила прекратить ожидание, ее щеки коснулась снежинка, резко похолодало и пахнуло морозным воздухом.
– Сюда, – тихо сказала она, подобралась к темному стеклу и встала на колени.
И очень скоро она услышала ветер, воющий в Старом Запретном Месте. Там разыгралась настоящая буря, ледяной ветер обрушился на горную тропинку. Камни стучали, как если бы кто-то двигал их, полотно хлопало, наверно, полотно палаток, поставленных в этой части скрытого мира.
– Ты слышишь меня? – спросила она. Ледяные иглы впивались в кожу, она смахивала их, и они таяли между пальцами; мистер Уильямс глядел на нее нахмурясь. Она наклонилась поближе к щели между мирами, всматриваясь в серые вихри крутящегося снега. Лошадь заржала и попыталась сорваться с привязи, ее сбруя звякала. Женщина пела на незнакомом языке; кто-то размеренно бил по чему-то деревянному, как будто играл на барабане.
– Ты слышишь меня? – опять позвала Таллис.
Она вспомнила, как Гарри звал ее. Я потерял тебя, а сейчас я потерял все.
– Гарри? – крикнула она, заставив вздрогнуть мистера Уильямса. Но она понимала, что зря надеется и, скорее всего, никогда больше не услышит голос Гарри.
Кто-то подошел к дыре, через которую Таллис глядела в серую
