Собаки – костлявые тупоносые животные – завыли, приветствуя новый день. Из углей повалил дым, вспыхнуло пламя. Неяркое солнце низко висело над лесом, сражаясь с осенним туманом. Таллис услышала голос Скатаха, где-то закашлялась женщина. Заплакал ребенок, засмеялся мужчина.
Деревня, еще недавно тихая, взорвалась звуками. Мужчина прошел через потрепанные шкуры одного из круглых домов, встряхнул свой тяжелый меховой плащ, в знак приветствия махнул рукой Таллис и с любопытством смотрел на нее, пока шел к земляным валам; там он присел в тени над землей и удобрил почву.
Таллис подобрала сломанную куклу и вернулась к длинному дому. Наклонившись, чтобы не удариться об изрезанную магическими знаками деревянную притолоку, она спустилась под землю. Свет лился из двух отверстий для дыма, сделанных в плотной дерновой крыше. Повсюду валялись связки мехов, шкуры, шесты, глиняные кувшины и тарелки, ткацкие рамы и части тотемов. Веревки с нанизанными на них ракушками, маленькими камнями, костями, корнями растений и высушенными тушками птиц свисали с почерневших поперечных балок, шуршали и шевелились под порывами ветра, приникавшего снаружи.
Через полумрак двигались силуэты людей, собираясь вокруг центрального костра, на вновь разгоревшихся углях которого медленно подогревалась вода в глиняных горшках. В лучах бледного света кружилась зола. В тенях сгорбились женщины, одетые в меха; их беспокойство выдавал только блеск темных глаз, глядевших на странную высокую женщину из Иноземья: Таллис.
Она прошла в дальний угол, где Скатах и его сводная сестра, Мортен, дежурили у израненного тела их отца.
Старик умирал. Раны на лице и шее распухли и воняли; заражение. Таллис нашла лечебные травы, неизвестные тутханахам, и Скатах продемонстрировал немалый талант хирурга, прочистив раны и подготовив их к лечению. Однако в условиях столь низкой культуры атака Тига должна была увенчаться успехом.
Более глубокая сила еще держала Уинн-Джонса в земле живых. Скатах говорил с ним, и Таллис тоже прошептала свою историю человеку, лежавшему без сознания, требуя вернуться, выйти по ступенькам из колодца, ведущего в трясущееся, наполненное костями чрево земли.
На третий день живой мертвец повернулся на бок и начал махать руками и бить ногами воздух. Скатах ничего не понял, в отличие от Мортен. Таллис же с самого начала поняла смысл его действий. Ему снилось, что он бежит как собака, как охотничий пес во время охоты. Он находился глубоко в лесу и искал воду. К вечеру, когда гончие тутханахов завыли на невидимых духов, Уин-райятук раздвинул губы и заскулил.
На следующий день он начал двигаться так, как будто плавал, изгибая тело и открывая и закрывая рот. Он был рыбой, плававшей в хрустально чистой воде. И плыл два дня. Таллис посмотрела на него через Серебрянку, но увидела только намек на холодную воду, в которой путешествовал его дух.
Наконец он превратился в птицу. Его голова дернулась, глаза открылись, он растопырил пальцы – крыло с перьями. Где бы он ни парил, тело Уин-райятука осталось лежать на камышовой циновке в длинном доме, и только по его птичьим крикам и подергиванию мускулов можно было догадаться о его полете.
– Аист, – сказала Мортен. – Последняя часть путешествия между двумя мирами.
– Он уходит от нас или возвращается домой? – тихо спросила Таллис. – Куда он летит?
Она не подходила к Скатаху, не в таком состоянии духа, хотя, когда она садилась рядом с ним, он часто брал ее руку холодными пальцами. Но его дух бродил далеко, возможно, преследуя животное-проводник, которое вело Уинн-Джонса через потусторонний мир. И он не сводил с отца глаз. Он дышал медленно и глубоко, пил воду из кожаного мешка, но ничего не ел.
Таллис стала расчесывать его спутанные волосы костяным гребнем. Он не сопротивлялся и даже прошептал «спасибо». Он сидел сгорбившись; вся его энергия и физическая сила, столько лет верно служившие ему, утекали через печальный взгляд темных глаз в сторону умирающего.
Таллис сказала себе, что его душевное отстранение ненадолго, что человек, которого она любит, скоро вернется. Но меланхолия, только увеличившаяся за эти несколько дней, сделала ее малообщительной и напряженной; она начала горевать о том, что еще не произошло.
Дочь Уин-райятука видела это – и старалась с ней сблизиться. Девочка и женщина – такие разные во многих отношениях – стали подругами. Таллис жила в женском доме, но так отличалась ростом (шесть футов, по подсчетам Таллис), рыжими волосами и смелым взглядом от маленьких и более темных женщин клана, что те относились к ней со смесью страха и почтения. Первые два дня Таллис носила изодранную волчью шкуру и только потом согласилась надеть одежду из шерсти выдры, обычную для клана. Женщины слегка успокоились, хотя самой Таллис этот мешковатый наряд сильно и печально напомнил детство, когда одежда вот так же вздымалась и ходила волнами на ее еще не оформившемся теле.
Выходя за палисад, она немедленно надевала свою дорожную одежду – своеобразный ритуал, восхищавший мужчин помоложе. Но маски достаточно убедительно свидетельствовали о том, что Таллис иньятук, а от тех, кто работает с голосами земли, ожидали странного поведения, и они должны были иметь свои личные ритуалы связи с небом.
Оставшись одна, Таллис исследовала густой лес, ведший – по меньшей мере в одном направлении – к реке, где она и Скатах впервые появились в мире тутханахов. Туда шли тропинки, по большей части заросшие, многие из которых были отмечены звериными черепами или шестами с перьями. Их перегораживали огромные упавшие деревья, старые, гниющие и покрытые мхом, и Таллис, теряя терпение, приходилось перелезать через них, ища полянки, освещенные ярким желто-зеленым светом.
В таких лощинах тутханахи строили лесные райятуки. На терновом холме, рядом с домиком мертвых, стояли десять огромных статуй, но в лесу находилось множество копий каждой из них, и у каждой была собственная тихая поляна. С них свешивались шкурки, мешки, глиняные горшки и звериные кости: обетные жертвоприношения, решила Таллис.
Вскоре она поняла, что грубо вырубленные топором лица почерневших тотемов очень походили на ее маски. Детали отличались, да и их было трудно различить на фоне ясного неба. Немного другие, но, безусловно, очень похожие… как если бы их породило одно и то же воображение. Особенно на ее рожденные детской фантазией маски походили Соколица и Серебрянка.
Чаще всего тутханахи посещали поляну, на которой стояла Пустотница. Таллис видела следы красного языка на бело-охряном лице; тотем усмехался над ней. Здесь с деревьев свисали расчлененные тела людей, хотя Таллис и не видела черепа; на сломанные ветки были насажены только длинные
